1000 не одна ложь

Но она молчала и не произнесла ни слова. И прикосновение к ее руке обжигало ему кожу. Смотрит ей в глаза и тонет в них, барахтается без шанса выпутаться и выплыть на поверхность. В ней все идеально. Все до невозможности красиво. Эти длинные светлые ресницы, эти серебристые волосы и словно нарисованные чернилами темные глаза. И как всегда проклятая мысль, что все могло быть иначе, все могло повернуться по-другому для них обоих.

Она бы была единственной рядом с ним. Он бы убрал Зарему подальше, а потом и вовсе развелся бы с ней. Он бы возвысил эту ледяную девочку до себя. Сделал ее по-настоящему своей, по всем законам. Стер бы из ее прошлого клеймо шармуты и рабыни. Ни одна тварь не посмела бы посмотреть на нее косо.

Как же дико он ее любил. Только ее. После матери только одну единственную женщину. И знал, что она недостойна, что она другой крови, у нее иной менталитет. Видел, как свободы хочет и рвется домой. И не готов был от нее отказаться.

А сейчас смотрел и понимал, что ошибся. Жестоко, кос оммак, неисправимо.

Впереди их обоих ждет океан боли. Он не отпустит и станет мучить их обоих. Бесконечно. Пока кто-то из них не отправится к Аллаху. И вряд ли это будет она. Он настолько любит эту дрянь, что даже не может убить или жестоко наказать.

Провел ладонью по нежной щеке, по линии скулы, по розовым губам. Она вздрогнула в недоумении от этой ласки, а он зарылся пальцами обеих рук в ее волосы, пропуская их по ладоням и любуясь тому, как они струятся по его темным, почти черным рукам.

Хотел что-то сказать и не смог. Потому что в темно-синих омутах дрожало его отражение. На самом дне, расплываясь то ли в слезах, то ли в растаявшем льду ее вечного холода к нему. Не выдержал. Разорвал ее джалабею на два ровных куска, отшвыривая в сторону и обнажая самое прекрасное и желанное тело во Вселенной. Он жаждал его с такой силой, что, казалось, сдохнет от этого невыносимого голода. Рывком поднял за талию и заставил обвить свой торс стройными ногами.

— Я соскучился по тебе… Сегодня нет войны. Не думай ни о чем.

Впился дрожащими пальцами в ее мягкие волосы, заставляя запрокинуть голову и любуясь ее шеей с тонкой кожей и голубыми венками под нею. Прошелся по ней алчно широко открытым ртом, застонав от ее вкуса, от ощущения языком пульсирующей жилки сбоку. Не отвечает, но и не сопротивляется… но он слишком голоден. Ему все равно. Его заводит даже эта странная покорность. Все в ней заводит. Что б она не делала, все сводит с ума. Дернул тесемки шаровар, обнажая вздыбленный член, и с хриплым стоном насадил ее на себя, вонзился до упора, закатывая глаза от наслаждения и выдыхая со свистом сквозь стиснутые челюсти.

Ощутил ноющим, дергающимся членом стенки ее лона и дернулся всем телом от бешеного и ни с чем не сравнимого экстаза. Заставил ее смотреть себе в глаза и, приподняв, опустил на себя снова, чувствуя, как напрягаются собственные мышцы, и видя в ее глазах влагу вместе с зарождающимся в зрачках безумием. Она может не отвечать… он ее ответ чувствует всеми внутренностями на ментальном уровне. Впился в ее сочные губы, в такие нежные, чуть подрагивающие, вонзился языком в самую мякоть, дразня небо, сплетаясь с ее языком. И ему не хочется целовать, ему хочется иметь ее маленький ротик так же яростно, как и там внизу толкаться в нее раскаленным членом. Брать ее рот, трахать его своим, выдирая из нее выдохи и рваные вдохи. Сжирая равнодушие и заставляя пусть не отвечать физически… к черту. Он ощущает ее по-иному. Как опытный любовник. Ощущает, как меняется дыхание, как остреют соски, трущиеся о его тело, как становится мокро там, куда входит поршнем его член уже с характерными звуками, скользя по влаге, которую она источает.

Вот оно — безумие и истинное наслаждение. Настоящее. Без примеси фальши, похоть вместе с дикой любовью-ненавистью, которая оголяет каждую эмоцию до крови, до полусмерти. От страданий, тоски и боли до примитивного желания затрахать до смерти, чтоб заставить заорать, заставить захрипеть под его натиском. Каждый раз думая о том, что стирает с ее тела чужие прикосновения, заменяя их своими. Закрашивает их. Но… как закрасить их внутри своей памяти? Как заставить себя забыть об этом? И он мнет ее полную белую грудь, облизывая и засасывая голодным ртом малиновые соски. Такие маленькие, как гранатовые зерна, твердеющие еще сильнее у него во рту. Покусывая самые кончики и довольно рыча, когда она непроизвольно сжимает его изнутри, отвечая на каждую ласку самым примитивным образом.

Он мог излиться в нее миллион раз, при каждом толчке, но ему хотелось заставить ее отвечать. Ему хотелось вывести ее тело из оцепенения… оно начало постепенно его раздражать. Оно не вязалось ни с чем… оно пробуждало в нем диссонанс и не те мысли.