1000 не одна ложь

Опрокинул на ковер, раздвигая колени в разные стороны, прижимая их к самому ковру и впиваясь ртом в растертую его же членом плоть. Зализывая красноту, засасывая нежные складки и наслаждаясь ее вкусом и тем, как пульсирует под кончиком языка чувствительный бугорок. Сосал его и ласкал до тех пор, пока она не выгнулась и не впилась в его волосы скрюченными пальцами, словно сломанная оргазмом, вывернутая наизнанку. И тогда он опять бешено водрался в ее тело. Вошел прямо под сладкие судороги, под самые невыносимо прекрасные спазмы ее удовольствия вопреки всему. Вспоминая, как счастливо усмехался, когда она кончила для него впервые… вообще кончила впервые только с ним. Теперь он вбивался в нее до упора, пытаясь поймать пьяный, поплывший взгляд, но Альшита закрывала глаза… а он ненавидел ее слезы. Ненавидел, потому что это были не слезы удовольствия. Это были слезы разочарования. Нет, не в нем… она явно была разочарована в себе. И это тоже сбило с толку… и чтобы не думать, он вонзался грубее и сильнее. Быстрыми резкими толчками, глубоко и яростно, так, что ее тело металось по ковру в унисон каждому толчку, разрывая тишину собственным голодным рыком.

Она не сказала ему ни слова, как и он ей. Но ему удалось взломать равнодушие, удалось вырвать из нее эмоции, заставить извиваться под ним, заставить выгибаться и царапать ногтями его спину. Пусть не отвечая на поцелуи и не смыкая объятия… но ей хорошо. Аднан видел, как ей хорошо с ним. Тело не умеет врать, и ее тело не лгало, в отличие от нее самой. Ее тело отзывчиво отвечало на ласки и на каждое прикосновение.

И чем дольше смотрел ей в глаза, тем больше понимал, что это конец. Он проиграл самому себе. Потому что игра фальшивая, грязная и убогая. Аднан осознал это сейчас, когда не мог остановиться в неконтролируемой жажде обладать ею, дышать ее дыханием, пожирать ее боль и одновременно жаждать ее боли. Его ненависть уже начала ее убивать… он видел эти отголоски и не хотел их признавать, не хотел думать о том, что ей, а самом деле очень больно. Ведь в это так трудно поверить. И страшно.

Вонзался в нее снова и снова, не давая передышки и в тоже время не отпуская контроль… Как когда-то. Чтобы дольше быть в ней, чтобы наслаждаться извивающимся потным телом, влагой и соками, жалобными стонами и судорогами экстаза. Даааа, он добился ее стонов. Выбил один, а за ним посыпались и другие.

То останавливаясь, то опять набрасываясь, словно взбесившееся, голодное животное, управляя, как тряпичной куклой, пока не выдержал и не закричал сам, пульсируя внутри ее тела, накрыв ртом ее истерзанный рот и выдыхая свой раскаленный вопль ей в горло, выплескиваясь сильными струями семени глубоко внутри с последними толчками… Положил ее на спину и откинулся назад сам, она повернулась к нему спиной, и по большому потному телу ибн Кадира прошла дрожь ядовитого разочарования. Первым порывом было провести ладонью по тонкой спине, развернуть и привлечь к себе, ломая сопротивление, уложить на грудь и втянуть аромат ее волос и пота. Да, ему нравился любой ее запах в любом уголке ее тела. Но вместо этого он сжал пальцы в кулак и опустил руку. Не дотронулся.

Как всегда, именно с ним она ведет себя, как оскверненная. Как будто он ее измазал и вывалял в грязи… И это такая боль, от которой все тело сводит судорогой страданий. А с тем тоже так себя вела? Того манила сама к себе домой, обнимала и целовала. Тому… тому родила. Нет… как бы он не хотел, он не может ее простить. Не может, и все. Каждая мысль о другом мужчине вызывает адовый всплеск дикой ярости и лютой тоски. Он бы понял, если бы она вышла замуж спустя год… да, черт с ним, спустя полгода после его смерти… Но через день, когда прах того, кого похоронили вместо Аднана, еще даже не остыл. Так сильно торопились? Он бы даже простил ей детей, рожденных от другого спустя время… ведь для всех он был мертв. Она могла начать заново жизнь. Это было бы больно, но он бы вытерпел и смирился. Но как… как, кос омммак, простить измену, простить эту наглую и подлую ложь, как простить то, что она была с тем, кто отправил его на смерть… была в то же время, то и с самим Аднаном. Он ведь дал шанс… поверил на долю секунды, что его девочка-зима так же чиста, как снег, который он обожал. Но нет. Этот снег оказался грязнее вонючего болота. Эта бумажка с практически стопроцентным соотношением отцовства Рифата поставила все точки над и. Он отец ее дочери.

И черная ярость растворила в себе любую жалость и попытки заставить себя искать ей оправдания. Нет им обоим никаких оправданий. Оба лжецы, лицемеры и грязные предатели. И оба понесут заслуженную кару за это. И если к ней… к ней он не мог применить всю свою жестокость, не мог ее убить и даже причинить физическую боль, то к этому ублюдку, называвшему Аднана братом, он будет беспощаден. И нет, подонок не умрет быстро и легко. Он будет умирать столько, сколько ибн Кадиру это будет доставлять удовольствие.