1000 не одна ложь

— Твоя жена приказала там работать. — ответила я, и мне вдруг стало больно от его близости, больно от его красоты, от зелени глаз, от запаха свежести и кальяна. Он перевел взгляд на Фатиму-старшую.

— Она моя. Наказывать ее буду только я и только лично. Никто здесь в этом доме не имеет права не просто прикоснуться к ней, а даже заговорить. Ясно?

Обвел взглядом притихших женщин и снова посмотрел на Фатиму:

— Отец купит тебе новый сервиз. Я скажу ему, что твой разбился по моей вине. Но если ты еще раз тронешь ее. Я разобью все, что принадлежит тебе. Камня на камне не оставлю. Поняла?

— Ты пожалеешь о том, что унизил меня, — прошипела Фатима.

— Смотри, чтоб не пришлось пожалеть тебя. — прорычал так же тихо Аднан.

Их взгляды скрестились и долго не отпускали друг друга, пока Фатима не отвела свой. Это была его победа, она не выдержала, а я ощутила триумф. Он трепыхнулся глубоко в душе. Очень легко задел ее изодранным крылышком. Тех самых бабочек, которых он всех исколол ржавыми гвоздями своей ненависти. Оказывается, некоторые из них еще были живы. Аднан заступился за меня… пришел за мной к этой ведьме.

"Пришел, потому что обещал. Это ничего не значит. Вряд ли для тебя что-то изменится" процедил внутренний голос, и триумф куда-то испарился, остался лишь легкий осадок.

Мы вышли в коридор, он впереди, а я шла за ним, ощущая, как все эти змеи смотрят мне в спину. Когда двери закрылись, Аднан схватил меня за руку и потащил за собой, а я не сдержалась и вскрикнула от боли. Он тут же остановился, схватил мою руку и поднес к глазам. Его черты тут же заострились, а челюсти сильно сжались, так, что на них заиграли желваки.

— Что это?

— От мыла и воды, — тихо сказала я, отчего-то замерев, ощущая, какие горячие у него пальцы и как осторожно он держит мою руку, рассматривая раны.

— Зарема. Кос омммак. Стерва.

Приблизился ко мне, продолжая держать мою руку за запястье.

— Почему мне не рассказала?

— Тебе разве было дело до меня? Я ведь никто.

Это прозвучало не дерзко, а как-то жалко. А мне хотелось орать, бить его в грудь кулаками и хрипеть о том, что я так больше не могу, о том, что я устала от его ненависти и лжи, в которую меня окунули. Я больше не выдержу наказаний.

— Да. Никто. — его лицо исказилось, как от боли, и он провел пальцами по моей щеке, по подбородку, по губам. — Но мне есть дело до тебя. Дьявол свидетель, как бы я не хотел, чтобы мне было до тебя дело.

К нам приблизилась Бахиджа, и Аднан опустил руку, повернулся к ней.

— Позаботься о ее руках и о том, чтобы отныне она прислуживала только в покоях Джамаля. Никакой кухни, никакой тяжелой работы. Ты отвечаешь за нее передо мной… и спасибо, что предупредила.

Развернулся и пошел прочь по узкому коридору, а у меня жгло кожу там, где он так нежно гладил ее пальцами. Первая нежность за все это время. И оказывается, от нее намного больнее, чем от его жестокости.

Бахиджа выдохнула.

— Ну вот. Я же сказала, все хорошо будет.

Усмехнулась сама себе.

— Немилость и милость сильных мира сего так же шатки и изменчивы, как погода в Долине смерти. Идем, Альшита, обработаем твои раны.

* * *

— Почему ты сделала это для меня? Почему?

— Что сделала?

Пока она смазывала мои раны жирной белой мазью, я впервые ощущала какое-то спокойствие внутри. Усталость и спокойствие.

— Ты сообщила Аднану, да?

— Конечно, я. — подняла на меня глаза такого странного и грязного цвета, — потому что потом здесь начнется апокалипсис. Я помню прошлый раз.

— Ты ведь знала, что я уже не его наложница.

— А ты и не была его наложницей.

— Да… верно. Только рабыней.

— И рабыней не была, — наложила повязку на одну руку и взялась за другую, — ты нечто совсеееем иное. Они все это понимают и ненавидят тебя. И я поняла. Провинившихся рабынь, к которым потерян всякий интерес, либо жестоко казнят, либо превращают их жизнь в ад, а не таскают повсюду за собой.

Подняла голову и посмотрела мне в лицо:

— Ты очень похожа на его мать. Напоминаешь мне ее. Я долго прислуживала ей. До самой гибели.

— Что с ней случилось?

— Она сгорела. Кто-то поджег ее дом, и бедняжка изжарилась в нем живьем. Он был маленьким. Я с ним нянчилась, пока его не отправили к Абдулле. Он плакал о матери каждую ночь. И я плакала. Хорошая она была. Светлая, добрая, справедливая. Никому зла не причинила. Но самое страшное зло, исходящее от нее, — это красота и безумная любовь Кадира. Ты так на нее похожа. Такой же светлый цветок в этом прибежище мрака.

Положила мою руку мне на колено.

— Вот и все. Завтра намажешь утром и вечером. Повязки надо снимать, чтоб кожа дышала. Скоро пройдет.

— Спасибооо, — сказала я, чувствуя какой-то стыд за то, что вначале посчитала ее такой же дрянью, как и другие.

— Не знаю, что ты натворила… но рано или поздно он не выдержит и не сможет тебя наказывать. Простит. Я это вижу. Я его хорошо знаю. У него доброе сердце, просто оно заковано в такую броню, через которую не пробиться никому… Никому, кроме тебя. И это время придет.