1000 не одна ложь

— Все разойдитесь по своим комнатам, — приказал Аднан и направился ко мне быстрыми широкими шагами. Подошел вплотную. Посмотрел мне в глаза, а я, тяжело дыша, смотрела в его ярко-зеленые и непредсказуемые, как ядовитое зелье, омуты. Только что он солгал, для того чтобы меня не заклевали. Но он сам… он сам верит ли, что я не трогала Зарему?

— Я… не убивала ее.

— Я знаю, — сказал, как отрезал. — Пальцы еще болят?

— Немного. Совсем не сильно.

— Я хочу, чтоб ты перебралась в покои к Джамалю. Чтоб была с ним рядом постоянно. Поняла?

Я кивнула. Мне впервые не хотелось ему перечить, и я не знала даже, что сказать. Все еще оглушенная всем, что произошло.

— Тот, кто убил Зарему, захочет убить и моего сына. Он наследник. Позаботься о нем так, как если бы он был твоим.

Как же мне захотелось закричать ему, что и у нас был сын… он был бы таким, как и Джамаль. Но его нет. И ничто, и никто уже не вернет мне его.

— А моя дочь? Кто там заботится о ней, Аднан?

Слегка прищурился, не отпуская мой взгляд.

— За ней и за твоей семьей присматривают мои люди. Сопровождают везде и всюду. Твоя дочь ни в чем не нуждается.

Я знала, что он не лжет. Аднан ибн Кадир мог быть кем угодно. Мог называться самым отвратительным и жестоким чудовищем, но он никогда не был лжецом. И я знала, что он сейчас сказал мне правду. С сердца словно камень свалился, и я ощутила, как по венам разливается тепло.

— Я когда-нибудь их увижу?

На этот вопрос он мне не ответил, заметил Бахиджу и подозвал ее к себе.

— Перенеси все вещи Альшиты в комнату Джамаля. С сегодняшнего дня она официально присматривает за наследником. Выдели для нее еще двух женщин. С Джамаля глаз не спускать. Поставить охрану на входе в детские покои. Пропускать только нянек. Членов семьи лишь с моим персональным письменным разрешением.

— А как же Фатима-старшая и…

— Никого. К Джамалю не впускать никого. Головой отвечаете за моего сына.

Повернулся ко мне и тихо сказал.

— Завтра дам тебе позвонить домой.

Развернулся и ушел, а я только сейчас поняла, что не дышу совсем и что у меня дрожат колени.

— Скорооо, скоро он совсем оттает. Помяни мое слово.

* * *

Я полюбила его сразу. С первого взгляда. Это загадочное и мистическое чувство — любовь к ребенку. Пусть и к чужому. Проникаешься всем сердцем, и он перестает быть чужим. Наверное, когда я увидела его впервые, что-то перевернулось внутри. Совершенно один, маленький и брошенный всеми. В таком огромном доме, окруженный целой свитой мамок и нянек и в то же время никому не нужный. В ту страшную ночь смерти Заремы я пришла к нему в комнату. Он стоял в кроватке и тихо плакал, я взяла его на руки, а разжать объятия уже не смогла. Малыш замолчал, и вся моя нерастраченная материнская любовь, ласка, они вернулись с дикой силой. Я смотрела на черные волосы, на зеленые глаза — и видела своего мальчика. Мне казалось, что они так похожи… наверное, мне просто очень сильно этого хотелось. И нет, я не корила себя за возникшую любовь к чужому ребенку. ОН ни в коем случае не стал заменой моему мальчику, не вычеркнул и не погасил мою любовь к моим родным детям. Если взять свечу и зажечь от нее тысячу других свечей, та, самая первая, не погаснет. Так и моя любовь. Ее хватило на всех. Оказывается, в душе и в сердце никогда не бывает тесно от любви. Оно безразмерное для нее, в нем столько места, сколько нужно для моих малышей и этого… ставшего так же моим.

Я проводила с Джамалем почти все свое время. Я играла с ним, пела песни на русском, рассказывала русские сказки. Я кормила его и гуляла с ним на заднем дворе, а перед сном качала на руках, и в эти минуты ко мне приходило временное спокойствие. Аднан в эти дни уехал, и ко мне с Джамалем приставили усиленную охрану. Нас отрезали от общего мира, и мы все были этому рады. Особенно я.

И, Аднан сдержал свое слово. В тот день я звонила домой и говорила с мамой. Она плакала, спрашивала — где я и почему не даю знать о себе, почему не выхожу на связь. Пришлось лгать… пришлось придумывать какие-то дикие небылицы, а она ругала меня за то, что я не вижу, как растет моя дочь. Помню, как сильно рыдала и не могла успокоиться, вернулась в комнату Джамаля и всхлипывая плакала, уронив голову на руки, пока не почувствовала, как крошечные пальчики перебирают мои волосы.

Он был таким ласковым, таким нежным, в нем оказалось столько любви, что только он и давал мне стимул улыбаться, ждать нового дня.

Мы играли в основном на заднем дворе, кормили овечек, телят и цыплят, иногда играли с детьми слуг, хоть это и было запрещено. Больше всего Джамаль любил играть в мяч. И весело визжал, когда я швыряла его как можно дальше.

Однажды за сараями и стойлом для лошадей я обнаружила здание с решетками на окнах. Оно находилось за изгородью из сетки рабицы, и на входе висел огромный амбарный замок с цепью. Иногда я видела, как туда ходят слуги и что-то носят. Но они всегда запирали то здание и замок. Я спросила как-то у Бахиджи, но она тут же прикрыла мне рот ладонью.