10000 лет во льдах

– Я должен поздравить вас с подобным образцом, – ответил я. – Он, несомненно, станет большим приобретением для наших ученых и антикваров. Но как вы собираетесь сохранить его? Не сочтете ли вы довольно трудным делом поддерживать лед в твердом состоянии… и, я полагаю, так же дорогостоящим?

– Это не входит в мои намерения, – ответил он. – Я хочу разморозить его.

– А потом? – спросил я.

– Оживить его.

Я посмотрел на своего друга, чтобы понять, не шутит ли он, но не смог обнаружить никаких признаков веселья на его лице.

– Почему нет? – сказал он. – Этот человек во льду так же органически совершенен, как вы или я. Ни одна клеточка или атом его организма не претерпели никаких изменений с тех пор, как он пришел в то состояние, в котором он сейчас находится. Подумайте, что если он встретил свою смерть – если он действительно мертв – утонув, и вода, в которой он утонул, впоследствии замерзла, в этот момент ему было не хуже, хотя он и пролежал тысячи лет, чем человеку, который утонул пять минут назад. И я придерживаюсь этого мнения, и мой друг доктор Данн согласен со мной…

Доктор Данн, один из самых ученых врачей и хирургов в городе, как хорошо известно, вошел во двор в этот момент, тихо постучав, и извинился за свое опоздание.

– Мой друг, доктор Данн, я говорю, согласен со мной, что наше обращение с утонувшими или так называемыми утонувшими людьми совершенно неправильно, и что их можно реанимировать даже через несколько часов после того, как смерть с виду уже наступила, если будут приняты надлежащие меры. Утопление – это просто случай остановки функции, вот и все. Если организм здоров, почему его нельзя заставить снова выполнять свои функции? Разрушает ли временная остановка часы, если с ними все в порядке? Если да, то для чего нужны врачи и часовщики, хотел бы я знать? Не так ли, доктор?

– Во всяком случае, мы можем попытаться, – внушительно сказал доктор. – Я искренне рад такой благоприятной, я бы даже сказал, ультра-благоприятной возможности проверить эффективность моего оживления утопленников на столь многообещающем предмете.

– Но как насчет замораживания, доктор? – осмелился заметить я, поскольку хладнокровие, с которым ко всему этому отнеслись, болезненно напомнило мне о моих собственных недостатках в научных знаниях и сделало меня соответствующе скромным, – Я всегда думал, что замороженные конечности все равно что мертвы, и что только ампутация может спасти жизнь остальной части организма в таких случаях. Мне кажется, что когда все тело заморожено, это еще хуже.

– Тем лучше, – горячо возразил доктор, – гораздо легче работать там, где условия однородны.

К этому времени пар, выходящий из предохранительного клапана переносного двигателя, показал, что давление было значительным, и Бернхэм, который ранее переместил золотниковый клапан так, чтобы пар проходил прямо в выхлопную трубу, теперь развернул двигатель напротив глыбы льда, направив боковую трубу, которую он подсоединился к выхлопной трубе и, манипулируя ею на шарнире с помощью рычага, повернул шаровой клапан и выпустил струю голубого пара на лед. Вскоре двор покрылся облаками пара, но огромная ледяная глыба продолжала уменьшаться, когда пар направлялся то в одну, то в другую точку, вращая двигатель вокруг нее, пока менее чем за полчаса двор не превратился в лужу, и ничего не осталось от ледяной глыбы, кроме кристаллической оболочки толщиной в несколько дюймов вокруг замороженного тела, так ловко и умело Бернхэм направлял струю пара на все части ледяной глыбы.

– Теперь нам придется проявлять больше осторожности, – заметил он. – оставшийся лед должен быть удален более щадящим способом. Помоги мне отнести тело в лабораторию.

С этими словами мы все протянули руку помощи и перенесли скованное льдом тело на цинковый поднос на козлах в лаборатории, в которой ранее был зажжен ревущий огонь в печи, и температура которого, когда двери были закрыты, была как в турецкой бане.

– Ну вот! – воскликнул Бернхэм, который, хотя и был в рубашке с короткими рукавами, обильно потел и тяжело дышал после трудов. – Пока все идет хорошо. Давайте пройдем в студию, присядем и отдохнем, пока наш гость, – я был поражен необычностью эпитета применительно к трупу в соседней комнате, а также акцентом, который придал ему Бернхэм, – сбросит остатки хрустальной мантии, которую он носил, кто скажет, как много тысяч лет. Пройдет не менее получаса, прежде чем он полностью растает, а тем временем, если хотите, я расскажу вам, как мне удалось наткнуться на него на Крайнем Севере.

Нам всем было любопытно узнать, поэтому Бернхэм рассказал следующие подробности: