10000 лет во льдах

"Лаборатория" и "студия" были названиями соответствующих двух комнат, выходящих во внутренний двор, где мы сейчас стояли, который, как я уже говорил, был отделен от главного внутреннего двора здания довольно высокой стеной, напротив которой находились входы и окна вышеупомянутых комнат, которые изначально предназначались для каких-то надворных построек. Две другие стороны этого маленького дворика были глухими стенами самого дома. Конечно, если секретность была необходимым условием для предприятия моего друга, каким бы оно ни было, нельзя было выбрать более удачного места. "Лаборатория" и "студия", хотя каждая из них выходила на двор, и хотя между комнатами также имелся переход, сильно отличались по внутреннему обустройству, а также по назначению, для которого они использовались. Лаборатория была оборудована скамьями, столами и полками, заваленными химическим, оптическим, электрическим и фотографическим оборудованием, зоологическими и ботаническими образцами, et hoc genus omne37, короче говоря, совершенный научный хаос, без подобия закона и порядка. С другой стороны, "студия" была богато и роскошно обставлена и содержалась в скрупулезном порядке личным камердинером Бернхэма, которого, как я заметил, сейчас там не было.

Войдя сначала в лабораторию, я заметил, что козлы, похожие на те, что во дворе, стояли на полу в центре, и что они были увенчаны неглубоким цинковым поддоном, снабженным с одного конца сливной трубой, как у ванны, ведущей в придворную канаву. Я был еще более удивлен, когда, пройдя в мастерскую, заметил, что в центре этой комнаты также находилось то, что можно было бы назвать дополнением к козлам, поскольку мебель была сдвинута в сторону, чтобы освободить место для импровизированного стола, на котором лежал обычный матрас. В дополнение к этому у одной из стен было развернуто и приготовлено бюро-кровать, а в камине пылал огонь, хотя день был каким угодно, но только не холодным. Прежде чем я успел поразмыслить о значении всех этих таинственных приготовлений, я услышал, как Бернхэм зовет меня, поэтому, бросив пальто на диван, я поспешил присоединиться к нему. Я застал его занятым разжиганием небольшой переносной паровой машины, стоявшей в углу двора, и присоединением к выхлопной трубе цилиндра другой трубы длиной в несколько футов с подвижным рычагом, очевидно, для выброса пара в любом желаемом направлении.

– Теперь, – сказал он, завершив подключение, – пока котел набирает обороты, мы с тобой должны приступить к работе и распаковать наш груз. Я ожидал увидеть доктора Данна здесь раньше, но врачи, как вы знаете, всегда имеют право на свободу действий в непрофессиональных вопросах.

С этими словами он взял нож и начал отрезать веревки, я последовал его примеру. Затем мы снимали слой за слоем мешковину, воздух, как мне показалось, становился все ощутимо холоднее когда снимали последнюю часть мешковины. Мы, конечно, не смогли снять обертку, на которой лежал груз, а просто удовлетворились тем, что разрезали мешковину на верху и позволили ей упасть с обеих сторон – каково же было мое удивление, когда я увидел перед собой огромную продолговатую глыбу голубого прозрачного льда. Но кто выразит мои чувства, когда мгновение спустя я различил вложенную в сердце прозрачного кристалла фигуру человека.

Но позвольте мне описать то, что я увидел. Там, лежа на спине посреди замерзшей плиты, безошибочно можно было узнать тело человека, но настолько удивительно живое во всех деталях, что поверить в то, что человек мертв, было так же трудно, как и понять, как он оказался в своем нынешнем положении. Глаза были темными и широко открытыми, и было ли это связано с какими-то особыми преломляющими свойствами среды, через которую они наблюдались, или нет, они не выглядели стеклянными или, казалось, теряли свой блеск. Короткие, густые, вьющиеся черные локоны, которые окружали лоб и коротко подстриженная борода, обрамлявшая щеки, выглядели настолько естественно, насколько это было возможно в расцвете сил. Но столь же необъяснимой была одежда. Она была сделана из какого-то легкого материала, который носят в жарком климате, и имела больше общего с древнегреческой хламидой или арабским бурнусом, чем с любым другим типом одежды, который я помню. Цвет её подобран со вкусом и был великолепен, и не потерял своей первоначальной свежести. Ноги были обуты в сандалии, а на одном из пальцев правой руки все еще сверкало кольцо с драгоценным камнем. Это было лицо и фигура красивого мужчины лет тридцати или около того, и вся его поза свидетельствовала о спокойствии и указывала на то, что, кем бы он ни был, он встретил свой конец спокойно и безболезненно.

Я машинально повернулся к Бернхэму и увидел, что он наблюдает за моим удивлением и улыбается.

– Ну, что вы думаете о моём грузе? – спросил он. – Стоило ли доставлять его сюда из-за полярного круга?