– Я не знаю, – ответил он. – Из всего, чему я был свидетелем, я вынужден поверить, что условия этой планеты были и остаются исключительно благоприятными для производства и развития только лучших и высших видов животной и растительной жизни, и, напротив, в высшей степени неблагоприятными для продолжения всего этого мерзкого, развратного и низшего по жизненной шкале. Поскольку условия, необходимые для развития и размножения последнего класса, отсутствуют, я уверен, что, когда у нас будет больше возможностей для наблюдений, мы обнаружим, что Венера свободна не только от всех свирепых и хищных животных, вредных рептилий и насекомых, но и от их сородичей человеческого вида. Представьте, если можете, планету, лишенную бенгальских тигров, крокодилов, крыс, скорпионов, тарантулов, лживых политиков, вороватых чиновников, лицемерных религиозных деятелей, невежественных учителей, мошенников; торгашей, преступников и головорезов всех видов, узурпаторов божественного права на труд других людей, ничтожных и болезненных существ, единственное притязание которых на мужественность – это имя, и вы можете составить некоторое представление о состоянии общества на Венере. Теперь о причине. Прежде всего, много солнечного света с сопутствующей жарой, смягченной и благодарной прозрачностью, разреженностью и плавучестью воздуха. Далее, поверхностная кора, острые края которой были стерты коротким и резким воздействием стихии, прежде чем она стала хранилищем жизни. На такой сфере, как эта, изобилие и разнообразие растительных форм, естественно, привлекло бы внимание тех развивающихся видов животной жизни, которые на нашей собственной несчастной, проклятой и потрясенной планете были вынуждены, пусть и неохотно поначалу, охотиться друг на друга, пока привычка не стала природой. Человек последовал ее примеру. Стихийные бедствия снова и снова, да, в течение миллионов лет, сметали его почти полностью с поверхности этой земли, так что он потерял свои записи и был вынужден зависеть от тех горных и почти варварских рас, которые отошли даже от слабых намеков на искусство и науку, с помощью которых он снова кропотливо прокладывал себе путь к какому-то слабому проблеску знаний и комфорта в течение последних нескольких тысяч лет слабой традиции. Но он все еще обладает внутри себя возможностью более высоких вещей, естественной памятью и неотъемлемым наследственным воспоминанием о той славе предков, которая иллюстрировала эту планету до того, как последний ужасный катаклизм смел все перед ним. Теперь, – продолжал майор, – вы видите, что луна появляется над горизонтом, как и комета. У нас не будет много времени для изучения обоих тел. Что бы вы предпочли увидеть – изношенную войной поверхность нашего спутника или странный и загадочный состав ядра и сияющего хвоста одного из тех тел, которые озадачивали астрономов со времен Зороастра и Птолемея? Если вы выберете первое, вы увидите неожиданные вещи – глубокие пропасти, открывающиеся в скрытые центральные моря, и другие зрелища, столь же пугающие, сколь и гротескные; если второе, у вас будет привилегия проанализировать самое загадочное тело, которое летит в глубинах космоса.
– Хотя, – ответил я после минутного размышления, – мне любопытно узнать все, что можно знать о физическом строении нашего спутника, чья огромная близость, занимая положение более чем в сто раз ближе, чем любое другое небесное тело, может когда-либо достичь, делает ее желанным объектом для астрономических исследований, но я доволен вашим заверением, что на нашей Луне абсолютно отсутствуют все формы жизни, животные или растительные; что она, по сути, разрушенный мир, и как таковой может вызвать только научный интерес, такие, которые можно было бы применить к редкому геологическому образцу или к некоторым примитивным слоям горных пород. Я полагаю, что из тщательного изучения поверхности нашего спутника нельзя извлечь ничего о каком-либо важном физическом моменте.