101 разговор с Игорем Паниным

– Семнадцати мне тогда ещё не исполнилось. И всё произошло для меня совершенно неожиданно. Влюблённая в меня девушка послала мои стихи в «Алый парус» (была такая страничка для тинейджеров в «Комсомолке») по своей инициативе. Неудивительно, что открывший письмо Андрей Чернов, который там даже не работал, а только печатался, ну и заходил помогать, усомнился в подлинности прочитанного – женский почерк, а вдруг вообще плагиат? Потом он мне говорил, что, прочитав подборку первый раз, запомнил какие-то строчки и, когда читал повторно, решил, что эти стихи уже где-то публиковались. Но тогдашний капитан «Алого паруса» Юрий Щекочихин отмёл все подозрения и с лёту поставил подборку в номер. Я «Комсомолку» тогда (совсем другая была, чем сейчас!) выписывал. И однажды, развернув газету, испытал шок, увидев там свои стихи. А потом мне пришло короткое письмо из редакции со смешным словом «спасибище» за эти самые стихи и с приглашением приехать в Москву и подружиться. Так и произошло. А в один из моих приездов, в самом начале 1975 года, Щекач, как его все называли, надумал показать меня Слуцкому. В общем, меня привели на семинар к Борису Абрамовичу… И ещё одна моя публикация в «Комсомолке» вышла уже с предисловием этого поэта – одного из самых крупных во второй половине ХХ века. Слова Слуцкого обо мне я считаю благословением на поприще, извините за пафос. А после этой публикации пошли, без преувеличения, мешки писем. Но я был ироничным малым и, слава богу, сумел не зазвездить.

– По тем временам это, конечно, было большим успехом. Но времена меняются, и сегодня публикация стихов вряд ли может стать событием. Часто никто, кроме самого автора, на это особого внимания не обращает. Вы ностальгируете по прошлому, по тиражам, гонорарам, писательским льготам?

– Собрание стихов Фета, изданное мизерным тиражом, расходилось двадцать с чем-то лет, и раскупили его уже только после смерти поэта. От этого Фет не стал менее значительным явлением в русской литературе. Просто бывают такие времена, когда общество глохнет, не слышит поэзию, а значит, и собственную душу. Может быть, боится осознавать себя и происходящее. Беспощадное осознание – всегда тяжёлая душевная работа. А если ты занят исключительно выживанием или, наоборот, – пожинаешь богатый урожай плодов, украденных у ближних, тут не до самосознания. Напротив – надо себя отвлекать или от тоски-печали, или от угрызений совести (если таковая имеется). Поэзия не даёт сделать ни того, ни другого. В качестве анестезии годятся детективные сериалы.

– Если можно было бы повернуть время вспять, что бы вы изменили в своей литературной биографии, каких поступков не совершили бы и наоборот?

– Не опубликовал бы «лишнего». Выучил бы несколько языков.

– Вы советский или русский поэт?

– Кажется, советским стать не успел. Да и не стремился. А вообще, по-моему, поэты делятся не на советских и русских, а на хороших и плохих. Вот Маяковский – он только советский поэт или всё-таки русский тоже? Когда читаешь его «Облако в штанах», такой вопрос не возникает – поэзия. Когда читаешь его «Хорошо», этим вопросом снова не задаёшься – потому что не поэзия.

– Вас отмечали помимо Слуцкого ещё и Самойлов с Вознесенским, а вы сами сейчас как-то поддерживаете молодых авторов, помогаете им с публикациями в журналах, изданием книги, да и просто добрым советом?

– Тех молодых и не очень (но неизвестных), кого считаю талантливыми, я публиковал в «Огоньке», где возглавлял отдел литературы с 1988 по 1991 год, и даже сейчас периодически продолжаю печатать в «Новой газете», хотя это издание не литературное. Всегда подробно высказываюсь о присланных мне или принесённых стихах, если в них хоть что-то есть…

– Вы издали двенадцать книг стихов, в том числе и за границей. У вас не возникает ощущения, что книги, выпущенные в новейшее время, словно проваливаются в пустоту, не доходят до читателя, да и не особо его интересуют?