101 разговор с Игорем Паниным

– Ты рассуждаешь, как свалившийся с Луны. Какое начало карьеры? Как бороться? Как будто тебе не известно, что политическое пространство выжжено дотла. Я ничего не боюсь. Езжу по стране, встречаюсь с людьми, говорю, что думаю, постоянно пишу статьи и выступаю со своим свободным мнением. Но я начинал тогда, когда еще был какой-то воздух свободы. А сейчас бессмысленны объединения, организации, их легко разгромить и разрушить, они ни на что не могут повлиять и не вызывают у людей доверия. Слово «политик» стало ругательным. Самое эффективное и наименее уязвимое сейчас – отдельная личность. Меня вообще тошнит от слова «карьера». Я смеюсь, наблюдая, как за политическими, так и за литературными карьеристами. Никому не угождал и впредь не собираюсь. Всегда поступал, как хотел, и очень часто назло застойному трусливому «общему мнению».

– Но ты же ходишь на встречи с первыми лицами государства? С тем же Медведевым… То есть, нельзя же сказать, что ты игнорируешь власть. А по логике вещей, как человек, пострадавший от Кремля…

– Да, я встречался с Медведевым, но не для умильного славословия. Задал прямой вопрос: будет ли расследовано дело Олега Кашина? Это мой друг, журналист, которого жестоко избили осенью 2010-го года. Прозвучавший вопрос, знаю точно, заставил следователей шевелиться и нагнал страх на некоторых лиц, подозреваемых в этом преступлении. Естественно, нет уверенности, что расследование доведут до конца, но задавать острые вопросы власти нужно обязательно.

– Ты сын священника. Но, судя по твоим книгам, от религии далек. А нет желания написать что-то в стиле Ивана ШмелеваЮ что-то наподобие «Лета Господня»? До революции любой в России знал, что такое причастие, пост, исповедь. Сейчас – только в теории. А тебе все это было открыто с детства…

– Я хожу в церковь по главным праздникам, стараюсь бывать и на воскресной литургии, но не позирую перед иконами со свечкой. Вера – дело глубоко личное, а сейчас все сплошь и рядом лицемерят и строят из себя святош. В «Книге без фотографий» есть глава «Как я был алтарником». Многие даже сравнивают ее по эманации со Шмелевым. Может быть, напишу еще что-то в таком ключе. Но это должно быть искренне. Есть описание традиции, как у Шмелева, где акцент делается на смакование блюд – постных и праздничных, и дается детское, яркое, где-то языческое переживание жизни, и об этом я как раз пишу. Но есть и «духовная литература» о названных тобой таинствах, это требует особой ответственности за слово и серьезной веры.

– Злые языки говорят, что тебя с ранних лет готовили на роль великого русского писателя. Что, благодаря связям отца, тебе был обеспечен хороший дебют и дальнейшее продвижение…

– Отец мне никогда не помогал. Хотя и не мешал. Но не помогал уж точно. Ни в литературе, ни в политике. Да и какие у него связи? Если бы я пошел по его стопам – тогда да… Может быть, в кругах либеральных литераторов и журналистов, мне как раз и мешает образ «сына фанатика-фундаменталиста». Так что все сам. Все делал с нуля, плыл против течения. И продолжаю ежедневно доказывать себя, как в спорте – сам, только сам. А на злые языки я плевать хотел.

– Каждый состоявшийся писатель занимает свою конкретную нишу в литературе. Какова твоя ниша? Или ты еще не определился, не написал таких вещей, которые можно назвать знаковыми для тебя, важнейшими, определяющими?

– Мне неприятно слово «ниша». Да, я в поисках. И читатели пускай сами определяют меня в прокрустово ложе «формата». Хочу писать по-разному и про разное. Сейчас пишу семейный роман на фоне событий 1993-го года. Может быть, главные книги – впереди.

– Личная жизнь писателя всегда интересна. О твоих похождениях много судачат в кулуарах. Понятно, что это неизбежный атрибут известности, но все-таки, наверное, нет дыма без огня? Как тебе роль секс-символа нулевых в русской литературе?

– Спокойно. Ну, были увлечения, влюбленности, люблю красивых женщин.

Подумаешь…