105 тактов ожидания

Год назад я бы с радостью согласилась играть любую сонату Гайдна. От них на душе становилось радостно и как-то правильно и хотелось непременно поделиться этим настроением с другими. И, конечно же, после «Консуэло» Жорж Санд я относилась к Гайдну совершенно по-особенному. Но сейчас… Сейчас я хотела играть только Первый Концерт Бетховена. В нем тоже было много праздничного, светлого и веселого, однако в его пассажи нет-нет, но и врывались нотки тревоги и волнения. Совсем как в моей теперешней жизни. И мне казалось, что это написано Бетховеном как бы и в мою поддержку. Мол, у всех бывают нелегкие времена, но впереди непременно будет еще много радости. Представляю, что бы сказала завуч, если бы могла уличить меня в этих мыслях! И не только завуч. Поэтому мои отношения с Людвигом ван Бетховеном хранились мной в глубокой тайне, как и та уверенность, что выход из положения непременно найдется и менять мою выпускную программу не станут.

И действительно, в конце октября молодая преподавательница Ирина Алексеевна, которая когда-то училась у Софьи Евсеевны, передала завучу, что после зимних каникул выходит из декретного отпуска и готова сыграть со мной партию второго рояля.

Всякий раз я с большим трудом дождалась окончания урока с завучем, собирала папку и поздним вечером брела по Старому бульвару до Театра и Старинной красно-кирпичной водонапорной башни. Потом дорога круто спускалась вниз по Пушкинской улице, огибая городскую баню, и приходилось то и дело перепрыгивать через мутные потоки, похожие на снятое молоко. Спуск заканчивался у особняка в сиреневом саду, который уже переставал быть для меня домом и превращался во временное убежище.

— Тата! — написала мама на днях. — Дядя Миша получил назначение в Житин и со дня на день приедет туда с семьей. Он будет очень рад, если ты поживешь с ними. Мы все тебя очень любим и надеемся скоро встретиться. Учись хорошо. Это очень важно. Целую тебя — мама.

Лизе она прислала отдельное письмо, которое оказалось не вскрытым, и денежный перевод.

Я спрятала под одеяло мамин халат, еще хранящий ее запах, и долго плакала, уткнувшись в него лицом. Лизы ночью не было.

Дядя Миша Мотыльков, близкий папин друг, стал после войны профессиональным военным, связистом. Год назад он приезжал навестить нас в Житин в майорском звании вместе с молодой, очень красивой женой Норой, похожей на испанку, и маленькой дочкой Лялей. Папа устроил себе выходной на целые сутки, и они с дядей Мишей весь день провели за столом, накрытым под старой яблоней-«цыганочкой». Сидели в обнимку и вспоминали, как в Сталинграде от гари пожаров даже летними днями было темно, как ночью. И как папа, уполномоченный Военным Советом, перед Курской битвой требовал у знаменитого генерала Мехлиса из резервной армии боеприпасы и обмундирование для каких-то частей Сталинградского фронта. Мехлис их не давал, кричал и хватался за кобуру. Но папа сказал, что напишет докладную главнокомандующему. И что с места не сойдет, пока не получит для бойцов, переживших страшные Сталинградские бои, все, что нужно. И получил. А все думали, что его отдадут под трибунал и расстреляют. Старый большевик Мехлис был у Сталина на особом положении, хотя все знали, что военачальник он плохой, и из-за него погибло много моряков во время Керченского десанта. Так говорил папа.

Мужчины весь день провели в саду, а я с сестрой, Норой и Лялей ходили на речку. Замечательный был день. Все гости мне понравились. Но одно дело принимать знакомых у себя дома, а другое — жить с этими людьми в чужой квартире.

После маминого письма Лиза стала реже уходить из дома, зато Сережка-милиционер прямо-таки поселился у нас на кухне. Моих приятелей из соседних дворов Лизавета, по-прежнему, в гости ко мне не пускала. Впрочем, и при родителях она часто говорила моим друзьям, что меня нет дома, если они приходили без особого приглашения.

Папин кабинет и спальню мама перед отъездом заперла и отдала ключи Лизавете. Спали мы с Лизой в одной комнате. Я — на уже коротковатой мне детской железной кровати рядом с письменным столом, сделанным дядей Никитой в подарок брату в год Победы, и плетеной этажеркой для книг. Лиза — на высокой никелированной «конструкции» с блестящими шариками на торцах.

Над моей постелью, накрытой пледом, висела физическая карта мира, а над Лизиной — коврик с оленями. Олень в центре был с большими рогами, еще один — с маленькими, а три остальных были чем-то средним между большеухими оленятами и длинноногими зайцами.

Под кроватью у меня стоял ящик с осколками гранита и камешками, собранными на море (в четвертом классе я мечтала стать геологом). А у Лизаветы из-под кровати выглядывал большой остроугольный чемодан, похожий на сундук. Лиза не доверяла шкафам и хранила там всю свою одежду.