Те же самые два копа, которые привезли меня из Книгохранилища, обыскали меня и забрали мои вещи. Я спросил, могу ли оставить себе два последних пакетика порошка Гуди. Копы посоветовались между собой, потом разорвали пакетики и опустошили их на покрытый шрамами от сигаретных ожогов и вырезанных на нем инициалов стол. Один из них, послюнявив палец, отведал порошок и кивнул: «Воды?»
— Нет. — Я сгреб порошок и высыпал себе в рот. Тот был горьким. Мне это нравилось.
Один коп вышел. Второй попросил у меня мою окровавленную рубашку, которую я неохотно снял и отдал ему. Потом наставил на него палец.
— Я понимаю, это доказательства, но вы должны относиться к ней с уважением. Кровь на ней принадлежит женщине, которую я любил. Для вас это может ничего не значить, но это также кровь женщины, которая помогла предотвратить убийство президента Кеннеди, и это что-то, да значит.
— Нам лишь надо определить тип крови.
— Хорошо. Но она входит в перечень моих личных вещей. Я хочу получить ее назад.
— Конечно.
Возвратился тот коп, который выходил, он принес простую белую нижнюю рубашку. Она была похожа на ту, которая была на Освальде — то ли
Я прибыл в маленькую белую комнату для допросов в час двадцать. Приблизительно через час (точно я сказать не могу, так как там не было часов, а мой новый «Таймекс» забрали вместе с остатками моих личных вещей) те же самые парочка копов привели мне приятеля, фактически старого знакомого: с большим черным саквояжем сельского врача в комнату вошел доктор Малколм Перри. Я встретил его без особого удивления. Он был здесь, в полицейском участке, так как не должен был сейчас вынимать в госпитале Паркленд фрагменты пули и костей из мозга Джона Кеннеди. Река истории уже начала течь в новом направлении.
— Привет, доктор Перри.
Он кивнул: «Мистер Эмберсон».
Последний раз, когда мы с ним виделись, он звал меня Джорджем. Если бы у меня были какие-то сомнения относительно того, подозревают ли меня, это бы их только усилило. Но у меня их не было. Я был там, и я знал, что должно случиться. Бонни Рей Вильямс уже им, наверное, все рассказал.
— Я понимаю, вы вновь повредили себе колено.
— Да, к сожалению.
— Давайте осмотрим.
Он попробовал подкатить штанину брюк у меня на левой ноге, но не смог. Сустав сильно распух. Когда он достал ножницы, оба копа отступили вперед и вытянули пистолеты, наставив их в пол, держа пальцы поверх спусковых скоб. Доктор Перри взглянул на них с легким удивлением, а потом разрезал штанину по шву. Он рассматривал, он касался, он достал шприц и отсосал жидкость. Стиснув зубы, я ждал окончания этой процедуры. Потом он порылся в своем саквояже, добыл эластичный бинт и туго забинтовал мне колено. Это подарило некоторое облегчение.
— Я могу дать вам что-то обезболивающее, если офицеры не возражают.
Они не возражали, возразил я. Впереди был важнейший час в моей — и Сэйди — жизни. Я не желал затуманивать себе мозг, когда такое вокруг происходит.
— У вас есть порошок Гуди от головной боли?
Перри наморщил нос, словно услышал что-то неприятное.
— У меня есть аспирин и эмприн[672]
. Эмприн более сильный.— Дайте мне тогда его. И еще одно, доктор Перри?
Он поднял глаза от своего саквояжа.
— Мы с Сэйди не сделали ничего плохого. Она отдала свою жизнь за свою страну… а я бы отдал свою за нее. Просто у меня не было шанса.
— Если так, разрешите мне быть первым, кто вас поблагодарит. От лица всей страны.
— А президент. Где он сейчас? Вы знаете?
Доктор Перри посмотрел на копов, сведя брови вопросительно. Те посмотрели один на другого, один из них произнес:
— Он поехал в Остин выступать с речью на каком-то официальном ободе, как и было запланировано графиком. Я не знаю, говорит ли это о его бесшабашной храбрости или о его глупости.
— Я слышал по радио, что Джеки сейчас не с ним, — сказал Перри тихо. — Он отослал ее на ранчо вице-президента в Джонсон-Сити. А сам туда к ней приедет на уик-энд, как и планировалось. Если же то, что вы сказали, Джордж, правда…
— Я думаю, уже достаточно, док, — перебил один из копов. Самому мне действительно было уже достаточно; для Мела Перри я вновь стал Джорджем.
Доктор Перри, у которого был собственный запас присущего врачам гонора, проигнорировал копа.