13 дверей, за каждой волки

«Не знаю, как долго я собирала цветы и искала волков, – я решила, что если найду волчонка, то выращу его, назову Тарзаном и он будет обожать меня и защищать. Но я не нашла никаких волков. И никогда не находила. Я исцарапалась и перепачкалась, как всегда, когда бродила там, где не положено. Поэтому я решила немного искупаться, перед тем как возвращаться домой. Я вышла из леса на берег озера. Тогда там было не так много домов и в основном простирались роща, луга и каменистое побережье. Все это принадлежало отцу и, как я полагала, моим братьям и мне. Я оставила на пляже журнал, туфли, платье и вошла в воду. Она была поразительно холодной, но от холода мои порезы и царапины онемели, а тихий плеск волн убаюкивал. Ощущение холода прошло. Я поплыла, вспоминая, как сильно любила это занятие в детстве. Я постаралась заплыть как можно дальше, пока берег не остался лишь воспоминанием, и в одиночестве дрейфовала в глубоком темном море.

Я забылась, потерялась во взмахах рук и движениях ног. И когда я заплыла так далеко, что у меня могло не хватить сил на возвращение, я запаниковала, замахала руками и закричала на птиц в небе. Они кричали в ответ, но я их не понимала, а они не могли помочь. Никто не мог мне помочь. Я представила, как погружаюсь в воду, захлебываюсь, тону, а мама на моих похоронах говорит, что я всегда думала только о себе, всегда сначала делала, а потом думала. И что я дикарка, меня настиг такой же дикий конец и на то была Божья воля, а это – Божья кара. И я так рассердилась, что поплыла обратно к берегу, следуя за криками чаек. Когда выбралась на каменистый пляж, я так устала, что руки и ноги казались жидкими, как начинка пирога, которую я всасывала сквозь зубы. Я с трудом натянула через голову платье и обула туфли. Оставив журнал там, где он лежал, – Хэрриет не будет по нему скучать, как и я, – я отправилась домой. Я не пошла через рощу, хотя и следовало, деревья скрыли бы меня. Я смело зашагала прямиком по нашей подъездной дорожке к парадной двери. Понимаешь, я все еще сердилась на маму, маму в моей голове. Мне было плевать, кому я попадусь на глаза.

И тут я увидела его. Он стоял на нашем крыльце, держа руку на дверном молотке в виде львиной головы. У меня было несколько секунд, чтобы рассмотреть его, прежде чем он услышал мое шлепанье по мощеному двору. Ты знаешь, какими долгими могут быть несколько секунд? Такими долгими… Он был не очень высок, хотя по сравнению со мной любой показался бы высоким. Волосы такие черные, что отливали синевой в ярком солнечном свете. Широкие плечи и узкая талия, подчеркнутые крахмальной белой рубашкой, аккуратно заправленной в льняные брюки. Под мышкой он держал небольшой сверток. Он постучал еще: один раз, второй, третий. Ответа не было. Должно быть, он услышал мои шаги, потому что повернулся. И я…»

«Ты?» – переспросила Бешеная Морин.

Я забыла, что нахожусь в баре. Забыла, что здесь Бешеная Морин. Ее рыбка превратилась в русалку, и обе ждали ответа.

«У меня закружилась голова, и мне пришлось остановиться», – сказала я.

«Закружилась, как после пары рюмок бурбона?»

«Да. И стало жарко, будто я окунулась в горячую ванну. На язык просились библейские стихи: “Глаза его – как голуби при потоках вод, купающиеся в молоке, сидящие в довольстве; щеки его – цветник ароматный, гряды благовонных растений; губы его – лилии…”[16] Разве что глаза его совсем не походили на голубей, не были ни светлыми, ни кроткими, а черными, как и волосы, черными, как вороньи крылья, намокшие под дождем. И он не улыбнулся так, как другие парни, – другие мужчины улыбались мне и улыбнулись бы такой мокрой, взъерошенной, замученной и жалкой девушке. Он не улыбался вообще. Он… почти хмурился. Как будто я чем-то его растревожила. Будто я была угрозой. Когда я подошла и поздоровалась, он только кивнул в ответ. Я спросила, не для мистера ли Браунлоу посылка, он опять кивнул и протянул мне сверток одной рукой. Так протягивают кусок мяса животному, желая его покормить, но в то же время опасаясь укуса. “Пожалуйста, не бойся меня! – подумала я. – Зачем меня бояться? Ты же меня впервые видишь, ты даже меня не знаешь”. И в то же время: “Правильно, бойся меня, пугайся”».

«Так кто же был волком?» – поинтересовалась Бешеная Морин.

* * *

Может, Стелла и выглядела как никогда похожей на киноактрису, она была щенком, который мнит себя волком. Ей нравилось писать своим морякам сразу после возвращения из церкви. Она перенесла имена и адреса с клочков бумаги на каталожные карточки, которые взяла у сестры Корнелии (Стелла солгала, что они нужны ей для учебы). Карточки содержались в алфавитном порядке в старой коробке из-под сигар вместе с письмами, которые писали ей моряки. Иногда она зачитывала вслух другим девочкам отрывки из писем – в основном те, в которых говорилось о ее красоте (если она посылала фотографию), или талантах (если посылала собственноручно связанный шарф), или уме (кто знает, почему).

– «Я показал ребятам твое фото, – читала она, – и они все говорят, что ты выглядишь прямо как кинозвезда».