13 мертвецов

Распятие сорвалось со стены, завалилось набок. За ним не хватало доски. Блестящие кругляши посыпались из тайника. Дыра оказалась набита монетами. Сокровищами Генри Олкотта.

Пирс сглотнул.

– Ты никогда не был человеком, Соломон, – голос бабки звучал спокойно, примирительно. – Я не знала, действительно ли ты демон, но ты точно не человек.

Слова заглушал пульсирующий шум в ушах. С шумом содрогались стены и скважина, полная долларов.

– Лост-Лимит, – сказала бабка, – твой шанс стать человеком. Причастись, и твоя душа обратится к свету. Ты увидишь истинного Бога, но сначала ты должен поесть. «Ядущий человеков есть человек».

Монетки катились, весело прыгая с помоста. Они окружали Пирса, скапливались кольцом, словно ластились к ногам. На аверсах был выгравирован профиль кого-то очень старого; облик, ускользающий от разума, не распознаваемый мозгом. Пирс запомнил только ветвистые рога.

– Милостивый Бог прощает тебя и дарует богатства. Это твой дом. Правь в нем, Соломон.

Звон монет пробудил небывалый аппетит. Желудок заурчал, требуя пищи. Издалека донесся голос Малки, и Пирс уцепился за него, как тонущий за веревку. А Пирс и правда тонул – в наползающем мороке, в собственной слюне.

Он чиркнул серной спичкой, до крови прикусив губу.

– Ты не посмеешь! – изумленно прошипела бабка.

– Тебя не существует, – сказал Пирс. – Я убил тебя много лет назад.

Старуха заверещала. Пирс уронил спичку. Мгновенно занялся пол. Огненная дорожка пробежала по проходу к мертвому чудовищу, блокирующему дверь. Оранжевые язычки замельтешили, пожирая древесину. Пирс подобрал лампу и метнул ее в Девенлопа. Сосуд разбился о череп, проливая жидкий огонь.

Это было красиво. И это было правильно.

У окна Пирс обернулся.

Кафедра горела. Пламя объяло старуху. Она выпростала руки; бесконечный поток серебра сыпался из горстей. Она что-то кричала вслед, но Пирс уже не слышал.

Он выпрыгнул из узкого окна, как из могилы. Вместо землекопов снаружи ждала Малка с дробовиком.

– Все кончено? – спросила она.

Пирс окинул взглядом двор, усеянный трупами людей и чудовищ. В проломах ползали черви величиной с указательный палец. В их извивах Пирсу почудился страх. Небо на западе серело. Скрылась волчья луна.

– Полагаю, да.

Малка устало улыбнулась. Вытащила щепку из щеки Пирса. Он подумал, что ей очень идет это родимое пятнышко возле глаза. Нащупав сигареты, он с удовольствием закурил. Пламя трещало, пожирая церковь.

«Надо похоронить мертвых», – хотел сказать Пирс, но вместо этого получилось:

– Надо съесть мертвых.

Он вздрогнул. Поймал настороженный взгляд Малки и потер ладонями лицо.

– К черту. Пойдем отсюда.

В фургоне, под брезентом, они нашли кольты Родса и Круза, провиант и боеприпасы. В конюшне – окровавленных лошадей. Трех кобыл пришлось пристрелить, но Золотоискатель и техасский мерин Мерфи не пострадали. Выводя коней, Пирс вел мысленные подсчеты. Они отправили в пекло шестерых патриархов. Одного уничтожили вулферы. Значит, где-то рыщет восьмая тварь. И все, что им остается, – верить в очистительную мощь рассвета над языческим капищем.

Церковь обвалилась, рассыпая снопы искр.

Пирс отворил ворота и оседлал Золотоискателя. Кивнул Малке. Они выехали из Ада плечом к плечу.

Им было неведомо, что чудовище, которое Пирс убил в церкви кайлом, при жизни носило имя Джона Трейси.

И что из кустов, из мешанины деревьев, преподобный Элия Девенлоп наблюдает за ними черными дуплами глаз, а голод выкручивает мертвые кишки.

Шел тысяча восемьсот шестьдесят пятый год от Рождества Христова.

Всадники, девушка и подменыш, пришпорили скакунов и пропали в вечных сумерках древнего леса.

Елена Щетинина Мертвецы идут домой

Любезный друг!

Ты видишь, что мы на много шагов сблизились уже друг с другом. Время холодное: 4 или 5 градусов; земля покрыта снегом. Здоровье мое хорошо, я думаю о тебе. Я за счастие почитаю скорое с тобою свидание, ты в этом не можешь сомневаться, потому что знаешь, сколь нежно я тебя люблю.

Обними моего сына.

Письмо Наполеона Бонапарта императрице Марии-Луизе

30 октября 1812, Смоленск

Солдат, ковыляющий впереди Лабрю, бос. Острые края прихваченного морозом снега и льда изрезали его ноги – кожа со ступней слезла и волочится, как рваный носок. Его следы кровавы. Он не чувствует боли, но идти ему недолго – мышцы уже начинают отслаиваться. «Он не дойдет до дома», – равнодушно думает Лабрю.

Что-то фыркает около его уха, обдавая влажным жаром. Он отстраняется – рядом с ним, неуклюже проваливаясь в снег, то и дело оступаясь, бредет большой соловый жеребец. Конь косит на Лабрю круглым лиловым глазом и недовольно храпит, порываясь встать на дыбы.