13 мертвецов

Француз все так же ухмыляется – эта судорожная гримаса и прищуренные глаза, наверное, должны означать умильную улыбку – и делает странные жесты, словно подманивая Виську к себе. Он пытается сложить остатки губ в трубочку – видимо, свистя Виське, как собаке.

Еще один шаг назад.

Лиловое мохнатое лицо искажается в судороге злобы – кажется, француз понял, что Виська не поддастся на его уговоры. Рот разевается в беззвучных для Виськи воплях, густая белесая слюна течет по подбородку и схватывается морозом, в глазах зажигается бешеный голодный блеск. Француз высовывает покрытый язвами язык и тычет себе в рот пальцем – понятным всем жестом «Есть!». И нет в этих движениях просьбы, мольбы или вопроса – только уверенность, только сообщение о том, что сейчас произойдет.

И Виська бежит прочь.

Он легче француза – но его ноги короче.

Его одежда не так стесняет движения, как слои обмоток, платков, шарфов и кацавеек, – но его валенки не по ноге, они хлюпают и хлопают, застревая в снегу; несколько раз Виська, слишком сильно рванув ногу, выскальзывает из них и, немо подвывая от ужаса, спешно, двумя ручонками, натягивает обратно.

Он хорошо знает этот лес – но французу не надо ничего знать, ему достаточно лишь видеть Виську впереди себя.

Он хочет жить – и его преследователь тоже хочет жить.

Старая как мир история, вечная как лес погоня – жертва и хищник, еда и едок.

Овраг перерезает ему путь – глубокий, засыпанный снегом, ощеренный черными камнями и комьями вывороченной земли. Виська прыгает по этой черноте, стараясь не наступить на белое, не оставить серых следов – прыгает туда, где спасительным убежищем нависают корни старого поваленного дерева. Цепляясь за них, обсыпая себя снегом, который залепляет глаза, нос, рот, он сползает вниз и замирает в хлипком убежище, затаив дыхание.

Корни иссохли и сейчас напоминают паутину, сквозь которую Виське виден противоположный край оврага – тот, откуда он только прибежал. Он понимает, что тоже сейчас как на ладони, – достаточно лишь приглядеться, чтобы заметить в переплетениях древесного остова запуганного человеческого звереныша. Но он надеется, что француз не станет приглядываться, – ведь все следы оборвались там, на черных камнях и комьях земли.

Увы. Француз видит его уже со своего края оврага – и целится, направив черное отверстие дула прямо Виське в лоб.

Виська вжимается как можно глубже, пытаясь слиться с деревом, превратиться в дерево, стать деревом. На конце ружейного ствола, как диковинный цветок, распускается белое облачко. Что-то черное, как юркая муха, мелькает на краю Виськиного зрения и исчезает за его ухом. Лицо француза искажается, он в ярости бьет прикладом по земле и исступленно жует свою бороду. А потом снова начинает перезаряжать ружье.

«Он сейчас пристреляется», – понимает Виська. И осторожно, медленно пробирается к выходу из своего убежища. Француз орудует шомполом, не спуская с Виськи глаз. Он больше не ухмыляется, лишь судорожно двигает челюстью. По его бороде бежит кровь – это он жует свой язык.

Виська выскальзывает из переплетения ветвей и пробирается по оврагу к пологому склону – если он успеет забраться наверх и увернуться от пули, то погоня продолжится и их шансы снова будут равны.

Ноги скользят, замерзшие пальцы режутся в кровь, но никак не могут найти подходящий выступ – Виська раз за разом срывается, скатываясь вниз. Почему-то он до сих пор жив – мелькает у него в голове. Француз уже должен был выстрелить. Промахнулся?

Он осторожно оборачивается. Преследователь в ярости колотит прикладом по льду и хлопает по дулу – что-то случилось, произошла осечка, или отсырел порох, или пуля застряла в стволе, Виська не знает, но понимает: спасен! Лишь на несколько минут – но спасен.

Поднимается ветер. Француз прекращает срывать зло на ружье и пристально смотрит на Виську. Его борода, слипшаяся от крови, напоминает чудовищный нарост или страшное существо, присосавшееся к человеческому лицу. Снова скалятся желтые зубы, снова этот жуткий жест: «Еда!»

Француз еще раз бьет прикладом по земле и, пользуясь бесполезным уже ружьем, как посохом, начинает спускаться в овраг.

Ветер усиливается – и Виська видит, как из снега ткется тончайший образ человеческой фигуры. Сначала едва заметный, призрачный, с каждой секундой он становится все плотнее и плотнее – вот просторная женская рубаха, вот тонкие худые руки, вот белая паутина волос…

Француз тоже это видит. Он стоит, приподняв ногу, опершись на ружье и выставив вперед штык – невиданное доселе зрелище сковывает его мышцы, превращает в живую статую.

И тут Виська все вспоминает – и понимает.

И падает ничком, раскинув руки крестом.

Что-то нежно касается его щеки, перебирает отросшие и выглядывающие из-под шапки концы волос.

– Виссарион, – ласково шепчет мягкий женский голос. – Виссарион, вставай.

Виська молчит зажмурившись и только сильнее вдавливает лицо в снег. От его жаркого дыхания тот превращается в воду, и та заливает Виське нос, просачивается сквозь сомкнутые губы. «Захлебнусь», – отстраненно думает он.