13 мертвецов

И вдруг еще одна рука тянется через плечо Лабрю к сухарям. Ногти на ее пальцах сломаны и сорваны, кожа на костяшках висит лохмотьями, комья земли застряли в ранах и ссадинах. Лабрю оборачивается. Это Поклен стоит за его спиной. Поклен жадно смотрит на еду и мусолит ее в изуродованных пальцах.

– Ты же мертвый, – полувопросительно-полуутвердительно говорит Лабрю. – Ты умер, и мы тебя похоронили.

Мертвец замирает, не донеся сухарь до рта. Кровавая пена так и присохла к бороде и губам, зернышки вшей вмерзли в ледяную корку, стягивающую кожу.

– Ты мертвый, – повторяет Лабрю.

Мертвец еще несколько секунд стоит неподвижно.

А потом недоуменно пожимает плечами, закидывает в рот сухарь и начинает жевать.

Виська таращится в темноту, мерно дыша. Они с дедом Митяем спят рядом, бок о бок – так теплее – на грубо сколоченной лавке, под кучей старых заскорузлых шкур и драных тулупов, совершенно негодных для того, чтобы носить. Из щелей в стенах дует пронзительным холодом – каждый день они забивают дыры соломой и замазывают разведенной в горячей воде глиной, но каждую ночь словно открываются новые. Виська вздыхает и поглубже закапывается в ворох тряпья, осторожно дыша на коченеющие пальцы. Из всей деревни именно эта изба сохранилась лучше всех, хоть и пришлось под первым снегом перекрывать крышу и перекладывать полуразбитую печку. С печкой у них вышло не очень удачно – не хватило сил и умения, да и под рукой была только плохая, перемешанная с песком глина – но в других домах печи были еще хуже. Их печка хотя бы грела, хоть и очень быстро раскалялась так, что в избе становилось трудно дышать и пахло чем-то мертвым – дед Митяй как-то знаками показал Виське, что, похоже, в трубе застряла и сдохла кошка, – но проверить они не могли: слишком много уже навалило снега на крышу и слишком уж прогнили там балки.

Дед Митяй спит – Виська понимает это, приложив ладонь к его груди: она мерно ходит ходуном и чуть подрагивает, когда дед храпит.

Самому Виське не спится. Что-то тревожит его, заставляя тоненькие волоски на руках вставать дыбом, а кожу – покрываться мурашками.

Что-то ходит там, за стеной, на улице. Виська не слышит этого, но чувствует содрогание стены, около которой он лежит, когда это «что-то» касается ее.

Виська прикладывает ладонь к бревнам. Там, откуда только что промозгло и холодно дуло, – ничего.

Кто-то с той стороны перемещается, медленно сдвигаясь влево. Он стоит совсем рядом со стеной, прижавшись к ней своим – лицом? мордой? – Виська ощущает ладонью горячее прерывистое дыхание, а когда наклоняет ближе, то чувствует запах.

Он не знает, насколько тихо двигается существо, – для самого Виськи, конечно, оно бесшумно, как и весь окружающий мир, – но ведь и дед Митяй – Виська то и дело бросает взгляд на заваленную тряпьем лавку – ничего не слышит. А может, слышит, но не подает виду?

Ладонь обжигает холодным воздухом – таинственный гость снова делает шаг в сторону. Виська отчего-то понимает, что это не человек, – ведь человек не будет ночью молча стоять у стены – даже не у двери! – дома, не будет так сильно и редко дышать таким жаром, и не будет от него так странно пахнуть. Сырым мясом и скошенным лугом.

Виська осторожно переползает через деда Митяя, слезает с лавки и идет в сени.

Это припасы на черный день – три тщательно провяленные заячьи тушки. Виська берет нож и осторожно, стараясь не порезаться в темноте, проводит им по мясу. Ощупывает пальцем тонкий ломтик, отрывает его и срезает еще один. Мяса совсем немного, на один-два укуса – и это только самому Виське, а кто знает, каков он, их ночной гость? – но больше взять он не решается. Это не только его мясо, но и деда Митяя, и сейчас он распоряжается своей порцией. Еще один, даже самый маленький кусочек – это уже воровство у деда.

Ломтики тоненькие-тоненькие, как березовые листочки, багрово-прозрачные, словно раздавленная рябина. Виська аккуратно просовывает их в щель между бревнами – там, откуда пышет жаром и дышат плотью и травой. Он держит их кончиками пальцев, чтобы они не ускользнули, не провалились в глубокий снег по другую сторону стены, не пропали зря.

Ломтики чуть вздрагивают, а потом невидимая сила осторожно вытягивает их наружу.

Колючий ветер сбивает с ног, мокрый снег стегает лица, как пучок розог. Из носа течет, из глаз катятся слезы, стягивая щеки ледяной коркой, дыхание перехватывает.

В белой пелене солдаты кажутся жалкими убогими тенями. Ветер хлещет по щекам, ушам, губам, избивает до синяков ноги. От него не спасают шарфы, которыми закутана голова, обвязаны ноги, крест-накрест перевязана грудь.

Ранец оттягивает плечи, словно становясь тяжелее с каждым шагом, ноги вязнут в снегу.