13 мертвецов

Впереди кто-то спотыкается и падает на четвереньки. Встать он уже не может – и по нему ступают другие, вдавливая его в снег, расплющивая и перемалывая. Его ранец лопается под ногами, и жалкое содержимое вываливается наружу. Засаленная и, судя по объему, неполная колода карт соседствует с разукрашенным женским платком, обугленная трубка, сбитое огниво и ветхий кисет – с обсыпанным бриллиантами орденом какого-то русского вельможи; тут же – огарок свечи, огрызок карандаша, связка полусгнивших кожаных шнурков… Все эти неравноценные сокровища безжалостно втаптываются в снег и грязь, хрустят под подкованными сапогами, обреченные навеки сгинуть в этом поле рядом со своим безвестным хозяином.

Сквозь ветер и снег к Лабрю пробивается Ришар. Он что-то беззвучно кричит, широко разевая рот, в его глазах плещется ужас, лицо перекошено. Лабрю знаками показывает, что не понимает и не слышит его, – тогда Ришар хватает его за руку и тащит за собой.

Это Буке. Вокруг него кровь. Ею залито все – снег, перемолотый настолько, что видна голая земля, на которой стынут кровавые лужи; разорванный на лоскуты мундир; выпотрошенный ранец. Нет ни шубы, ни платков, ни шарфов, ни обмоток – Буке гол и освежеван, как животное на бойне. Плоть вырвана кусками, и сквозь истекающие сукровицей дыры белеют кости.

Кровь пузырится на губах Буке и тут же застывает, схваченная морозом.

– Как же так… – недоуменно бормочет он, окидывая взглядом свое изуродованное тело. – Как же так? Я же просто… Я просто пришел спросить. Узнать новости…

На глазах Буке выступают слезы детской обиды на жестокую несправедливость.

– Я же просто узнать… – Его голос дрожит. – А они… они сказали, что я не из их полка… Что меня можно… Что меня нужно…

Лабрю стискивает кулаки в бессильной ярости. Ришар лихорадочно шарит в рюкзаке, пытаясь найти что-то, чем можно заткнуть эти зияющие раны, – но у него нет ничего, кроме тухлых сухарей и окладов с русских икон.

– Они содрали с меня одежду. – Голос Буке срывается на шепот. – Сказали, что им нужнее… А потом…

Он всхлипывает и указывает рукой на раны:

– Они сказали, что слишком давно не ели…

Буке они тоже не хоронят – сил хватает только на то, чтобы отнести тело подальше от дороги, под тоненькую, расщеперенную каким-то старым выстрелом и оттого не вышедшую в рост березку. Они заваливают его снегом вперемешку с жухлой травой; ножами и пряжками удается наскрести даже пару пригоршней земли. Ришар впопыхах читает молитву – слишком холодно стоять с непокрытыми головами, – и они уходят, бросив последний взгляд на место, которое заменило их товарищу дом.

Когда они выходят на дорогу и вливаются в вереницу мерно бредущих тел, Лабрю бросает быстрый взгляд на неуклюже ковыляющую рядом с ним фигуру с ободранными руками и стесанными ногтями.

К вечеру все делают вид, будто нет ничего особенного в том, что Буке находится среди них. Да, ветер свищет сквозь дыры в его теле и он практически гол, – но все отводят глаза, будто не замечая этого.

На привале он так же, как и все остальные, тянет руки к жалкой пайке и так же жадно закидывает ее в распахнутый рот не жуя. Сухарь ползет по его горлу – это можно заметить по скользящему вздутию, – а потом вываливается из дыры в грудине. И тут же Буке протягивает руку и хватает лежащий на снегу сухарь. Несколько секунд он в замешательстве крутит его в руках – а потом снова кладет в рот, на этот раз придерживая языком и пытаясь размочить несуществующей слюной.

На пронзительно-голубом, необычно высоком небе – ни облачка. Снег искрится под лучами солнца так, что больно глазам. Виське приходится щуриться, моргать и то и дело заслонять глаза рукой. Дед Митяй сейчас в другом конце леса, пытается охотиться, прихватив с собой единственное ружье. Виське он наказал наколоть поленьев и набрать валежника – дело легкое и привычное, с которым тот справляется очень быстро и теперь бродит по лесу в надежде увидеть зайца.

Но вместо этого он замечает на поляне диковинное зрелище, от которого встает как вкопанный.

Странное существо, одновременно и похожее на человека, и не имеющее в своем облике ничего людского, обхватило березу и судорожно дергает головой вверх-вниз, возя по коре то ли лицом, то ли мордой.

Виська осторожно – как он надеется, бесшумно – делает шаг назад. Но что-то упруго прогибается под ногой – и существо вздрагивает и поворачивается к нему. Лиловая, словно недозрелая свекла, кожа, неряшливо подрезанная клочковатая борода, спутанные волосы, падающие на лихорадочно горящие глаза, – и обветшавший, держащий свою форму на честном слове, французский кивер.

Француз растягивает в ухмылке лохмотья изгрызенных губ, обнажая гнилые желто-зеленые зубы, в которых застряли ошметки коры. Он осторожно отцепляется от березы, ствол которой только что так жадно глодал, и тянет скрюченные пальцы в сторону Виськи.

Виська делает еще один шаг назад. Он никак не может решиться побежать – ведь тогда придется повернуться к этому зверочеловеку спиной.