14 встреч с русской лирической поэзией

Как мы видим, Муза в этом стихотворении не воспринимается как сила, связывающая поэта, представителя земного мира, с небесами, нить, разрыв которой сделает невозможным само творчество, ибо исчезнет вдохновение, придающее высший смысл его жизни. Размышляя о двадцать шестой оде, нельзя утверждать и то, что Муза является символом его поэтического творчества, подчёркивающим особую, возвышенную природу искусства. Ситуация, представленная в процитированной выше лирической миниатюре, совсем другая: поэт просто ничтожен по сравнению с Музой, что не должно удивлять, ведь она сама богиня.

Совсем иначе воспринимает себя герой тридцатой оды из книги третьей, от содержания которой позднее отталкивались такие русские поэты, как М.В. Ломоносов, Г.Р. Державин, А.С. Пушкин. Поэт считает, что его заслуга в том, что он «перелил» «эолийский мотив в песнь италийскую». И завершается произведение следующими строками:

[…] Возгордись этой памятной
Ты заслугой моей и, благосклонная
Мельпомена, увей лавром чело моё.

Сама Муза должна гордиться поэтом! Да, он воспринимает её как силу, стоящую над творческой личностью, но неоспоримые достижения последней не могут не быть отмечены лавром. И опять встречается символический образ, непосредственно связанный в сознании Горация с Музой!

Не должно современного читателя удивлять то, что Гораций в этой оде вспоминает о Мельпомене – богине трагедии. Первоначально в древнегреческой мифологической системе она была богиней песни.

Чрезвычайно интересна и третья ода из книги четвёртой, начинающаяся следующими строками:

Тот, кого, Мельпомена, ты
При рожденьи хоть раз взглядом приветила,
Не прославится в Истмиях
Знаменитым бойцом, и победителем

Не помчится на греческой

Колеснице. Его ратные подвиги
Не введут триумфатором
В Капитолий за то, что он надменные

Смёл угрозы царей во прах.

Но посмотрим, какое утверждение следует за отрицанием:

[…] Нет! Но воды, Тибур плодотворящие,
И дубравы тенистые
В эолийских стихах славу родят ему.

В Риме, городе царственном,

Молодёжью включён быть удостоен я
В круг поэтов излюбленных. […]

Славе героя, победителя резко противопоставляется слава творческой личности, относящейся к группе избранных, ибо при рожденьи Муза её «хоть раз взглядом приветила».

Посмотрим, как развили древнеримскую традицию русские поэты XVIII–XX веков.

Муза воспевающая

Образ Музы, встречающийся в поэзии русского классицизма, вполне соответствует древнеримской традиции. Для доказательства обратимся к «Оде на день восшествия на престол Ея Величества Государыни Императрицы Елисаветы Петровны 1748 года», написанной М.В. Ломоносовым.

Радость – то чувство, которое должен испытывать каждый россиянин, ибо на престол вступает императрица, достоинств которой не счесть. И, как можно догадаться, назначение Муз – в максимальной степени передать это чувство:

Дражайши Музы, отложите
Взводить на мысль печали тень;
Весёлым гласом возгремите
И пойте сей великий день. […]

Нельзя не отметить следующее: в этом произведении сам поэт как бы отстраняется от высшей миссии и побуждает самих Муз, которые должны забыть о печали и воспеть великий день, то есть побуждает их к некому действию.

Перенесёмся на полвека вперёд и вчитаемся в стихотворение Г.Р. Державина «К Музе» (1797), которое также представляет собой условное обращение к богине, просто немыслимое без употребления глаголов в форме повелительного наклонения:

Строй, Муза, арфу золотую
И юную весну воспой:
Как нежною она рукой
На небо, море – голубую,
На долы и вершины гор
Зелёну ризу надевает,
Вкруг ароматы разливает,
Всем осклабляет взор.