16 лѣтъ въ Сибири

Въ 5 часовъ утра, когда всѣ еще спали, въ женскую политическую тюрьму ворвался смотритель уголовныхъ, извѣстный во всемъ округѣ звѣрь Бобровскій, въ сопровожденіи двухъ уголовныхъ арестантовъ. Вслѣдствіе поднявшагося шума всѣ женщины проснулись и выскочили въ коридоръ. Тогда М. Калюжную, М. Ковалевскую и Н. Смирницкую, втолкнувъ обратно въ камеры, заперли, а Е. Ковальскую, накинувшую на себя лишь одѣяло, уголовные схватили и понесли въ избушку, расположенную на берегу рѣки Шилки. Тамъ надзирательница, при содѣйствіи уголовныхъ же, сняла съ нея собственное ея бѣлье и переодѣла въ казенное платье. Во время этого грубого насилія надъ Ковальской находились по близости комендантъ Масюковъ, есаулъ Архиповъ и смотритель Бобровскій, отпускавшіе на счетъ Ковальской неприличныя шутки и остроты. Когда же надзирательница попросила воды, чтобы вспрыснуть упавшую въ обморокъ Ковальскую, Бобровскій воспротивился этому.

Исторія эта произвела на оставшихся въ Усть-Карійской тюрьмѣ подругъ Ковальской такое впечатлѣніе, что онѣ рѣшили покончить съ собою, чтобы, такимъ образомъ, выразить свой протестъ противъ издѣвательствъ надъ беззащитной женщиной. Но, чтобы стала понятной причина ихъ самоубійства, онѣ надумали распространить на Карѣ прокламацію, написанную М. Калюжной, копія которой была прислана намъ. Вотъ ея полный текстъ:

«Гнусное издѣвательство надъ государственной преступницей Е. Ковальской, свершенное 11 августа 1888 г. въ генеральской квартирѣ (?) на берегу рѣки Шилки, знаетъ вся Кара. Это издѣвательство тѣмъ болѣе омерзительно и возмутительно, что въ данномъ случаѣ не было никакой причины. Если бы Ковальской сказали, что пришли за ней, она и сама пошла бы. Но эта шайка вломилась въ тюрьму въ 5 час. утра и, не говоря ни слова, расправилась съ сонными женщинами: заперли всѣ камеры, а Ковальскую схватили раздѣтую и унесли. Это еще не видано ни въ одной тюрьмѣ. Мы, три оставшіяся въ этой тюрьмѣ женщины: Марія Калюжная, Марія Ковалевская и Надежда Смирницкая не имѣемъ возможности отомстить инымъ путемъ за это нашествіе и за гнусное поруганіе надъ нашей товаркой. Единственное средство у насъ остается — отомстить своею смертью. Мы рѣшили заморить себя голодомъ. Пусть начальство знаетъ, что подобные его поступки не оканчиваются только его неистовствомъ, а ведутъ за собою смерть нашу. Пусть эти люди знаютъ, что заклеймили себя не только безстыжими наглецами, но и именемъ убійцъ. Мы увѣрены, что рѣдкій каторжникъ изволилъ бы себѣ подобную гнусность. А это люди съ образованіемъ: Масюковъ — бывшій предводитель дворянства позволилъ и самъ участвовалъ въ гнусныхъ издѣвательствахъ сотеннаго Архипова и смотрителя Бобровскаго. Пусть же наша смерть ляжетъ вѣчнымъ проклятіемъ надъ этими лицами. Пусть всякій человѣкъ, у котораго есть стыдъ и совѣсть въ сердцѣ, броситъ свое презрѣніе этимъ лицамъ. До послѣдняго вздоха мы будемъ посылать проклятія всѣмъ, кто участвовалъ въ этомъ злодѣяніи и наше проклятіе будетъ преслѣдовать ихъ всюду. Если эти лица были орудіемъ въ рукахъ высшаго начальства, то пусть не надѣятся, что они спасутся отъ мести и получатъ только награды и повышенія. За насъ отомстятъ, рано или поздно, какъ великимъ, такъ и малымъ. Пусть вспомнятъ губернатора Читы Ильяшевича и иркутскаго чиновника Соловьева. Поруганіе надъ Ковальской не простится никому. Пусть теперь и надъ нами тремя начальство совершаетъ свои жестокости, мы ожидаемъ это, но насъ ничто не страшитъ: кто идетъ на смерть, надъ тѣмъ безсильны людскія пытки. Мы отвѣтимъ молчаливымъ презрѣніемъ на все, чтобы начальство ни предприняло съ нами, и своею смертью наложимъ печать проклятія и клеймо позора на мѣдныхъ лбахъ этой шайки. Проклятіе же вамъ, три изверга: Масюковъ, Архиповъ и Бобровскій, позорящіе собою имя человѣка!»