16 лѣтъ въ Сибири

Полученное въ нашей тюрьмѣ извѣстіе о томъ, что произошло на Усть-Карѣ, вызвало у насъ сильнѣйшее возбужденіе. Поднялись всевозможные толки, вносились разныя предложенія какъ намъ отнестись къ этой печальной исторіи. Но, какъ всегда это бываетъ, далеко не всѣ заключенные оказались солидарными. Между тѣмъ, какъ наиболѣе крайніе и рѣшительные обвиняли цѣликомъ Масюкова и предлагали расправиться съ нимъ непосредственно, путемъ нанесенія ему личнаго оскорбленія, другіе, болѣе миролюбивые, готовы были даже обвинять во всей этой исторіи самихъ женщинъ, такъ какъ онѣ своей склонностью къ протестамъ дали Масюкову основаніе опасаться, что прямое объявленіе Е. Ковальской объ увозѣ не обойдется безъ крупнаго столкновенія съ ними. Большинство, хотя и очень мирно настроенное, все же находило способъ увоза Елизаветы Ковальской возмутительнымъ, ничѣмъ съ ея стороны невызваннымъ и считало необходимымъ тѣмъ или инымъ способомъ заявить начальству о нашемъ протестѣ противъ этого. Одни находили нужнымъ побудить Масюкова, чтобы онъ самъ постарался скорѣе убраться отъ насъ, такъ какъ своей слабохарактерностью, несообразительностью и трусостью онъ можетъ причинить себѣ и намъ много горя и бѣдъ. Другіе считали необходимымъ направить нашъ протестъ не противъ коменданта, а противъ генералъ-губернатора, какъ главнаго виновника насильственнаго увоза Е. Ковальской. Затѣмъ среди насъ возникли разногласія относительно того, кому именно слѣдуетъ адресовать нашъ протестъ и въ какой формѣ слѣдуетъ составить его. Между тѣмъ какъ одни желали послать его самому же Корфу, другіе предлагали отправить его въ иркутское жандармское управленіе, третьи — тогдашнему министру внутреннихъ дѣлъ, гр. Дм. Толстому, а четвертые — въ иностранныя газеты. Согласившіеся направить свой протестъ кому-нибудь изъ указанныхъ должностныхъ лицъ расходились относительно его формы: одни желали лишь изложить процессъ увоза Е. Ковальской и указать на то, что мы хотимъ мира и спокойствія, а начальство, прибѣгая къ ничѣмъ не вызванному съ нашей стороны насилію, само толкаетъ насъ на рѣзкій отпоръ. Болѣе крайніе изъ заключенныхъ, не удовлетворяясь этой формой, настаивали на необходимости письменно заявить генералъ губернатору, что, послѣ его возмутительнаго пріема по отношенію Е. Ковальской, мы также не будемъ вставать при его посѣщеніяхъ нашей тюрьмы. Раздавались и совсѣмъ иного рода проекты: предлагали отказаться впредь отъ бритья или заявить коменданту, чтобы онъ не смѣлъ показываться къ намъ въ тюрьму. Но подобнаго рода предложенія не встрѣчали у большинства сочувствія.

Въ тюрьмѣ господствовало сильнѣйшее возбужденіе. Всюду — въ камерахъ, на кухнѣ, во дворѣ, на огородѣ и въ зданіи съ одиночками громко обсуждались исторія увоза Е. Ковальской и проектировавшіяся мѣры протеста. Жандармы, конечно, видѣли и слышали, что происходитъ и тотчасъ же сообщили обо всемъ коменданту. Самъ онъ, послѣ описанной исторіи, къ намъ не показывался, боясь, какъ мы потомъ узнали, какого-нибудь скандала и, вмѣстѣ съ тѣмъ, не зная, какой найти выходъ изъ создавшагося для него положенія. На помощь къ нему явился вахмистръ Голубцовъ, о которомъ я вскользь уже упомянулъ. Объ этомъ замѣчательномъ жандармѣ необходимо сказать здѣсь нѣсколько словъ.

Простой, малограмотный унтеръ-офицеръ, Голубцовъ въ средѣ разныхъ служащихъ положительно выдѣлялся большимъ природнымъ умомъ; онъ обладалъ тѣмъ, что называютъ, практическимъ здравымъ смысломъ и отличался удивительной выдержкой и тактомъ. Наблюдая, въ теченіе многихъ лѣтъ и при разныхъ комендантахъ, за заключенными политическими, Голубцовъ прекрасно изучилъ наши нравы, взгляды и привычки. Поэтому онъ всегда умѣлъ ладить съ нами и никогда не подавалъ ни малѣйшаго повода къ какому-либо недоразумѣнію. При такихъ своихъ свойствахъ, ничего нѣтъ удивительнаго въ томъ, что, будучи нижнимъ чиномъ, онъ вполнѣ подчинилъ себѣ безхарактернаго и недалекаго своего начальника, подполковника Масюкова. Послѣдній шагу не дѣлалъ, не посовѣтовавшись съ Голубцовымъ. Только одинъ-единственный разъ комендантъ поступилъ противъ мнѣнія своего вахмистра, — въ исторіи увоза Ковальской, положившись на совѣты Архипова и Бобровскаго, — и вскорѣ долженъ былъ въ этомъ сильно раскаяться. Когда же въ женской тюрьмѣ начались печальныя происшествія, онъ снова обратился къ своему подчиненному. Голубцовъ посовѣтовалъ коменданту явиться въ мужскую тюрьму и, чистосердечно разсказавъ намъ обо всемъ происшедшемъ на Усть-Карѣ, положиться на наше рѣшеніе. Но трусливый подполковникъ боялся пойти къ намъ, когда въ дѣйствительности ему не угрожала никакая опасность. Видя это, умный вахмистръ предложилъ своему безхарактерному начальнику другой планъ, за который тотъ и ухватился.