16 лѣтъ въ Сибири

Кромѣ насъ, вольнокомандцевъ, на Нижней же Карѣ содержались при тюремномъ лазаретѣ Софія Богомолецъ и Елена Россикова, о которыхъ я выше уже разсказывалъ. Россикова въ началѣ 1890 г. заболѣла психически; ее перевезли въ Иркутскую больницу, гдѣ она затѣмъ и умерла. С. Богомолецъ одно время помѣщалась въ отдѣльномъ небольшомъ зданіи, находившемся недалеко отъ моей избенки, и мнѣ иногда удавалось видѣть ее, а однажды я имѣлъ даже довольно продолжительный разговоръ съ нею. Она по прежнему оставалась непримиримой, недопускающей ни малѣйшихъ компромиссовъ съ начальствомъ. Невыразимо тяжело было смотрѣть на ея крайне истощенное лишеніями лицо: у нея тогда началась уже чахотка. Весной 1891 г. изъ Россіи пріѣхали навѣстить ее мужъ съ сыномъ. Д-ръ Богомолецъ сталъ хлопотать, чтобы тяжело больную жену его выпустили умирать въ вольную команду. Но ему удалось добиться ея освобожденія, лишь наканунѣ ея смерти. Исполняя выраженное при жизни желаніе жены быть похороненной на родинѣ, онъ вновь предпринялъ большія объ этомъ. хлопоты, но, въ концѣ концовъ, не добился разрѣшенія этой, казалось-бы, невинной просьбы. Мы вольнокомандцы, въ жестокій январьскій морозъ отдали послѣдній долгъ умершей, проводивъ гробъ ея до Усть-Карійскаго кладбища.

Печальная судьба постигла еще одну изъ нашихъ женщинъ, — Екатерину Тринитадскую. Въ 1891 г. ее также выпустили въ вольную команду; но здѣсь она стала обнаруживать большія странности. Такъ, не будучи лично знакома съ гр. Львомъ Толстымъ, она посылала ему телеграммы со столь лаконичнымъ содержаніемъ: «пріѣзжайте! Екатерина». А однажды, собравъ на площади вокругъ себя довольно большую толпу прохожихъ объявила, что она — Императрица Екатерина II. Несчастную психически-больную, послѣ этого, помѣстили въ лазаретъ. Не мало непріятнаго пришлось испытать тремъ каторжанамъ, остававшимся въ усть-карійской тюрьмѣ. По счастью, недолго пришлось имъ сидѣть, вмѣстѣ съ уголовными женщинами: осенью 1892 г. баронъ Корфъ проѣзжалъ черезъ Усть-Кару и будучи очевидно, въ хорошемъ настроеніи согласился на представленіе завѣдующаго выпустить всѣхъ троихъ изъ тюрьмы, хотя срокъ для этого еще не насталъ. Такимъ образомъ, Ананьина, Садова и Якимова совершенно неожиданно очутились среди насъ въ вольной командѣ.

Изъ Акатуя въ первые годы также къ намъ привозили политическихъ каторжанъ, окончившихъ сроки заключенія и пріобрѣтавшихъ право на выпускъ въ вольную команду[49]. На основаніи ихъ разсказовъ мы составили себѣ довольно ясное представленіе о жизни въ этой «образцовой тюрьмѣ». Режимъ въ ней, дѣйствительно, былъ ужасный, но его я не буду описывать, такъ какъ это уже сдѣлалъ, къ тому же очень талантливо, одинъ очевидецъ, самъ испытавшій его на себѣ.

Наконецъ, побывала у насъ въ вольной командѣ, хотя и очень короткое время, также одна изъ участницъ Якутской бойни — Евгенія Гуревичъ; да, кромѣ того, три ея сопроцессницы — Болотина, Гассохъ и Перли провели одну зиму въ устькарійской женской уголовной тюрьмѣ, и мы всѣ имѣли возможность часто видѣться и бесѣдовать съ ними.

ГЛАВА XXXI Новое царствованіе

Между тѣмъ, годъ проходилъ за годомъ, очень мало отличаясь одинъ отъ другого: въ Россіи продолжала господствовать жестокая реакція и, казалось, не будетъ ей конца. Но вотъ, однажды, зимой 1894 г. знакомый офицеръ, встрѣтивъ меня на улицѣ, спросилъ:

— Вы слышали новость? Царь опасно боленъ: повидимому, нѣтъ надежды на выздоровленіе.

Извѣстіе это меня чрезвычайно поразило: какъ и у другихъ, у меня было представленіе, что Александръ III, отличавшійся, по слухамъ, чуть-ли не геркулесовской силой, проживетъ до глубочайшей старости и, слѣдовательно, еще очень долго въ странѣ будетъ господствовать реакція, и вдругъ надежда на какую-нибудь перемѣну!

Въ концѣ ноября пришло на Кару сообщеніе о смерти царя, а затѣмъ, въ сравнительно короткій промежутокъ времени, намъ были объявлены два манифеста: одинъ по случаю бракосочетанія Николая II, а второй — по поводу его коронаціи. На этотъ разъ и я не былъ изъятъ изъ нихъ: по первому срокъ моего пребыванія на каторгѣ былъ уменьшенъ на одну треть, т. е. на четыре года съ нѣсколькими мѣсяцами. Но «милость» эта «дарована» была мнѣ уже тогда, когда мнѣ до окончанія срока осталось всего 10 мѣсяцевъ. По второму манифесту срокъ для приписки въ крестьяне съ десяти лѣтъ мнѣ сократили на 4 года. Но личныя мои обстоятельства такъ сложились, что мнѣ не пришлось воспользоваться ни одной изъ этихъ «милостей», и, съ разрѣшенія губернатора, я добровольно остался на Карѣ еще на два года.

Вслѣдствіе примѣненія всѣхъ этихъ манифестовъ, контингентъ нашей вольной команды быстро уменьшился. При мнѣ ушли изъ нея на поселеніе 30 человѣкъ; новыхъ же лицъ изъ Акатуя перестали къ намъ привозить.