16 лѣтъ въ Сибири

— Что же, не хотите сами ѣсть, будемъ насильно кормить![13].

Зная, на что онъ намекаетъ, я замѣтилъ: — буду только радъ этому, такъ какъ мнѣ извѣстенъ способъ, какъ при искусственномъ кормленіи вызвать у себя рвоту и поносы; такимъ образомъ, мнѣ не придется мучиться долго, и вы лишь ускорите конецъ.

Никакого такого способа я не зналъ, а желалъ лишь отклонить прокурора отъ исполненія его угрозы. Послѣ моего заявленія, онъ и слѣдователь посмотрѣли на меня какъ-то особенно внимательно. Взглядъ ихъ казалось мнѣ, какъ бы говорилъ: «Кто тебя знаетъ? ты побывалъ въ разныхъ заграничныхъ странахъ, — можетъ тебѣ и извѣстно такое средство»?

Затѣмъ я высказалъ свое удивленіе по поводу нелогичности дѣйствій въ обращеніи со мною.

— Ну, скажите сами, есть ли хоть малѣйшій смыслъ во всемъ, что предпринято относительно меня? — спрашивалъ я ихъ, — Правительство вступило въ переговоры съ Германіей о выдачѣ меня; чтобы уличить меня, посылали въ Баденъ товарища прокурора петербургской судебной палаты; подняли шумъ на всю Европу и, въ концѣ концовъ, не быть въ состояніи даже доставить на судъ этого, съ такой длинной процедурой полученнаго подсудимаго, такъ какъ изъ-за какихъ-то пустяковъ — койки, прогулокъ и пр. — онъ доведенъ будетъ до необходимости такъ или иначе покончить съ собою.

— Вотъ я пойду посмотрѣть, какъ васъ устроили! — сказалъ прокуроръ и вышелъ.

Вернувшись вскорѣ обратно, онъ заявилъ съ волненіемъ:

— Дѣйствительно, вамъ устроили ужасный режимъ! Но увѣряю васъ, что я здѣсь не причемъ. Противъ васъ соединились три вѣдомства: жандармскій полковникъ, градоначальникъ и комендантъ города. Они сообща выработали этотъ режимъ для васъ, и я не могу отмѣнить его. Но я отправлюсь къ нимъ и лично переговорю. Все, что могу пока сдѣлать, это неофиціально сказать смотрителю, чтобы ваши требованія были, по возможности, удовлетворены.

Затѣмъ онъ позвалъ смотрителя и сказалъ ему, что обѣщалъ. Тогда между нами было заключено «перемиріе». На ночь мнѣ должны были давать имѣвшіяся у меня въ вещахъ подушку, одѣяло и простыню; для чтенія я могъ пользоваться своими книгами; мнѣ приносили столикъ со стуломъ и письменныя принадлежности; но всѣ эти вещи нужно было немедленно выносить изъ камеры, если въ тюрьму являлось какое-либо важное чиновное лицо. Для моихъ прогулокъ смотритель долженъ былъ отвести особенное мѣсто на дворѣ, гдѣ я не могъ бы встрѣчаться съ другими лицами, сидѣвшими по политическимъ дѣламъ.

На этихъ условіяхъ я согласился прекратить голодовку и передъ вечеромъ четвертаго дня началъ ѣсть. Только принявшись за пищу, я почувствовалъ, до чего сильно мнѣ ѣсть хотѣлось: казалось, быка я способенъ былъ съѣсть.

Прекративъ голодовку, я въ первые два дня чувствовалъ такой упадокъ силъ, словно я всталъ послѣ болѣзни.

Напившись утромъ чаю, я, въ сопровожденіи всѣхъ четырехъ приставленныхъ ко мнѣ стражниковъ, отправлялся гулять. Для этого смотритель отвелъ узкій закоулокъ, съ одной стороны, огражденный тюремнымъ зданіемъ, а съ двухъ другихъ — наружной стѣной. Конвойные помѣщались по концамъ того пространства, по которому я долженъ былъ прохаживаться; по этому же мѣсту прогуливались также полицейскій съ жандармомъ. Погода, за рѣдкими исключеніями, стояла чудесная, — была ясная южная осень.