16 лѣтъ въ Сибири

У подъѣзда стояла обычная извощичья карета, въ которую я сѣлъ, конечно, вмѣстѣ съ жандармами. Отъ нихъ, само собой разумѣется, нельзя было добиться отвѣта, куда меня везутъ? Такая неизвѣстность, хотя она и длилась недолго, непріятно дѣйствовала на нервы. Спустя нѣкоторое время, карета завернула во дворъ какого-то зданія и остановилась у подъѣзда. Меня ввели затѣмъ въ крохотную камеру, имѣвшую окно съ матовыми стеклами. Прохаживаясь по ней и посматривая на продѣланное въ дверяхъ окошечко, я замѣтилъ, что какой-то офицеръ заглядываетъ ко мнѣ.

— Можно къ вамъ зайти? — спросилъ онъ нерѣшительно, открывъ окошечко.

Разсмотрѣвъ его погоны, я увидѣлъ, что то былъ жандармскій полковникъ.

Я отвѣтилъ утвердительно.

Открывъ дверь, полковникъ вошелъ съ предупредительной улыбкой. Это былъ еще совсѣмъ молодой человѣкъ, лѣтъ подъ 30.

— Позвольте съ вами познакомиться: полковникъ Ивановъ, — заговорилъ онъ, растаркиваясь.

— Скажите, гдѣ я нахожусь и зачѣмъ меня сюда привезли? — спросилъ я.

— Это губернское жандармское управленіе, — отвѣтилъ онъ, — васъ привезли на допросъ и скоро вызовутъ въ камеру къ прокурору; мнѣ же просто хочется побесѣдовать съ вами, поговорить объ общихъ знакомыхъ.

— Откуда вы меня знаете?

— Помилуйте! — воскликнулъ онъ съ улыбкой, — едва ли въ Россіи есть интеллигентный человѣкъ, который не зналъ бы васъ по имени.

Очевидно, жандармы также причисляли себя къ интеллигенціи, — къ тому слою общества, въ защиту котораго какъ разъ въ описываемое время въ нашихъ передовыхъ журналахъ появлялись статьи, въ которыхъ подъ «интеллигенціей», въ виду цензурныхъ условій, подразумѣвались революціонеры.

— У насъ съ вами много общихъ знакомыхъ, — продолжалъ жандармскій полковникъ. — Я зналъ всѣхъ вашихъ товарищей: Малинку, Дробязгина, Майданскаго. Я былъ раньше жандармскимъ адъютантомъ въ Одессѣ и тамъ со всѣми познакомился. Отъ нихъ я многое и о васъ слыхалъ. Прекрасные были люди.

Теперь я понялъ, почему онъ добился такого крупнаго чина и перевода въ столицу. Благодаря политическимъ процессамъ въ концѣ 70-хъ и въ 80-хъ годахъ нѣкоторые жандармскіе офицеры и прокуроры очень быстро занимали видные посты. На жизни и свободѣ политическихъ заключенныхъ такія лица «дѣлали карьеру», созидали свое благополучіе. Вѣроятно и полковникъ Ивановъ не послѣднюю роль игралъ въ осужденіи на казнь и каторжныя работы тѣхъ моихъ товарищей, о которыхъ теперь отзывался съ похвалой.

Разговоръ съ полковникомъ Ивановымъ не клеился. Вскорѣ затѣмъ меня ввели въ большой и красивый меблированный кабинетъ, въ которомъ на мягкомъ креслѣ, за письменнымъ столомъ сидѣлъ Котляревскій.

— Вотъ тутъ имѣются бумаги, касающіяся васъ, — сказалъ онъ, указывая на лежавшее на столѣ дѣло, и затѣмъ, раскрывъ его, сталъ читать.

«Въ началѣ августа 1878 г., вдова убитаго въ Кіевѣ жандармскаго адъютанта барона Гейкинга, гуляя въ Петербургѣ вблизи дома, въ которомъ жилъ тогдашній шефъ жандармовъ Мезенцовъ, замѣтила двухъ молодыхъ людей, выслѣживавшихъ этого генерала». Въ одномъ изъ этихъ лицъ, показывала баронесса, она признала меня. Такое же выслѣживаніе мною генерала Мезенцова она замѣтила также и на слѣдующій день, когда гуляла на этотъ разъ со своимъ родственникомъ, барономъ фонъ-Бергомъ. Въ прочитанныхъ мнѣ затѣмъ показаніяхъ послѣдняго онъ вполнѣ подтверждалъ слова баронессы Гейкингъ.

Было время, въ 1878–1879 гг., когда нѣкоторые обыватели, по личной ли злобѣ ко мнѣ или вслѣдствіе недоразумѣнія и легкомыслія, приписывали мнѣ авторство и участіе во всевозможныхъ фактахъ и происшествіяхъ, случавшихся въ то время въ разныхъ концахъ Россіи. Выдумки такихъ лицъ попадали иногда на столбцы газетъ, и, читая ихъ, мнѣ самому приходилось изумляться: я оказывался подобнымъ Рокамболю. Помню, напр., что 25 мая 1878 г., когда я еще сидѣлъ въ тюрьмѣ, въ Кіевѣ, кажется, съ цѣлью грабежа была убита какая-то богатая помѣщица. На слѣдующую ночь въ Кіевѣ же былъ убитъ баронъ Гейкитъ, а въ ночь съ 27 на 28 мая я съ двумя товарищами бѣжалъ изъ тюрьмы. Очутившись на волѣ, я самъ читалъ въ газетахъ высказывавшіяся нѣкоторыми лицами предположенія, что какъ помѣщицу, такъ и барона Гейкинга, убилъ никто иной, какъ я! Для совершенія этихъ убійствъ, я, слѣдовательно, выходилъ изъ тюрьмы и вновь добровольно дважды возвращался въ нее, очевидно, затѣмъ, чтобы окончательно уйти изъ нея уже въ компаніи съ товарищами.

Столь же нелѣпы были и сообщенія о моемъ непосредственномъ участіи въ убійствѣ генерала Мезенцова. По прочтеніи этихъ показаній, Котляревскій спросилъ, что я могу сказать по поводу ихъ?

— Правительство очевидно не хочетъ отказаться отъ мысли прицѣпить меня еще къ какимъ-нибудь дѣламъ, — заявилъ я. — Но ни по какимъ другимъ обвиненіямъ я не буду давать показаній.

— Что же, не хотите ничего показывать, ну и оставимъ это, — сказалъ Котляревскій.

Ему, повидимому, хотѣлось завести со мною подробный разговоръ объ этомъ дѣлѣ, по убѣдившись, что его попытки тщетны, онъ перевелъ бесѣду на другія, совершенно безразличныя, темы.