16 лѣтъ въ Сибири

Кромѣ лицъ, привлеченныхъ по этому дѣлу, въ Домѣ Предварительнаго Заключенія въ то время содержались нѣкоторые изъ извѣстныхъ у насъ литераторовъ: Кривенко, Протопоповъ, Станюковичъ, Эртель. Протопоповъ сидѣлъ рядомъ со мною, и мы съ нимъ скоро стали перестукиваться. Но на первыхъ же порахъ у насъ вышло недоразумѣніе. Послѣ обмѣна названіями фамилій, онъ почему-то вдругъ пересталъ отвѣчать на мой стукъ. Я былъ въ полномъ недоумѣніи, не зная, чѣмъ это объяснить? Дни проходили за днями; я слышалъ, какъ онъ прохаживался по камерѣ, разговаривалъ черезъ дверное окошечко съ ключниками, а со мной онъ упорно отказывался перестукиваться. Наконецъ, я объяснилъ себѣ его отказъ нежеланіемъ подвергаться замѣчаніямъ со стороны тюремной администраціи, хотя перестукиваніе не очень строго и энергично ею преслѣдовалось. Прошло, такимъ образомъ, много дней. Я уже потерялъ надежду завязать черезъ стѣну знакомство со своимъ упрямымъ сосѣдомъ, когда онъ вдругъ вновь застучалъ ко мнѣ: «почему вы отъ меня скрываете свою фамилію?» Я отвѣтилъ ему, что простучалъ ее въ первый же день нашего знакомства и теперь снова повторилъ ее. Тогда онъ простучалъ: «простите, я виноватъ передъ вами, — принялъ васъ за шпіона, такъ какъ не разобралъ вашей фамиліи, — выходила какая-то безсмыслица, и я подумалъ, что вы нарочно такъ путаете».

Послѣ этого объясненія у насъ быстро пошло знакомство. Съ воли мы по наслышкѣ знали другъ о другѣ и имѣли много общихъ знакомыхъ. Чтобы взаимно повидать наши физіономіи, мы прибѣгли къ такому пріему. Гуляющіе въ «загонахъ» во дворѣ были видны изъ оконъ нашихъ камеръ, которыя находились въ шестомъ этажѣ. Какъ помѣщавшіеся въ одномъ коридорѣ, мы съ нимъ гуляли одновременно; поэтому мы условились, что поочередно пропустимъ по разу прогулку: оставшійся въ камерѣ хорошо могъ разсмотрѣть тѣхъ, которые гуляли внизу, во дворѣ, а признать другъ друга мы сговорились по условленнымъ между нами признакамъ и сигналамъ. Когда, такимъ образомъ, мы узнали другъ друга, для полнаго знакомства намъ осталось еще услышать взаимно наши голоса.

Еще съ воли каждый изъ насъ зналъ, что политическіе, находившіеся въ Домѣ Предварительнаго Заключенія, не только разговаривали, но ухитрялись передавать другъ другу небольшія вещи черезъ ватерклозетные каналы. Послѣдніе были тогда такъ устроены, что соединяли собой по двѣ смежныя камеры во всѣхъ шести этажахъ; слѣдовательно, одновременно могли сноситься 12 человѣкъ, каковые и составляли одинъ «клубъ». Зная объ этомъ теоретически, мы съ Протопоповымъ сразу сообразили, какъ намъ вступить въ устную бесѣду. Подошедши къ ватерклозету, находившемуся въ камерѣ у наружной стѣны, мы одновременно подняли крышки и спустили внизъ скопляющуюся для дезинфекціи воду; по образовавшемуся послѣ этого полому каналу звуки разносились, какъ по трубѣ. Поэтому, стоя надъ отверстіемъ ватерклозета, можно было совершенію свободно разговаривать, нисколько не повышая голоса, а промытое спущенной водой отверстіе не издавало ни малѣйшаго запаха.

Пока я сидѣлъ въ Домѣ Предварительнаго Заключенія, въ общемъ, я, несомнѣнно, чувствовалъ себя лучше, чѣмъ прежде. Будучи во фрейбургской тюрьмѣ, я метался отъ нетерпѣнія поскорѣе выйти на волю, въ крѣпости я чувствовалъ себя въ угнетенномъ состояніи, а здѣсь я въ сущности сталъ относиться вполнѣ равнодушно ко всему: «10–15 лѣтъ каторги — не все-ли равно?» думалъ я. Будущее мнѣ представлялось уже окончательно для меня пропавшимъ. Трудно примириться съ такой мыслью, особенно, когда чувствуешь себя совершенно здоровымъ человѣкомъ. Временами, хотя, правда, очень рѣдко, вдругъ являлась какая-то неопредѣленная надежда на что-то хорошее въ будущемъ, и мысль забѣгала далеко впередъ. Но однажды обманутый уже надеждами, во время фрейбургскаго ареста, я часто со злостью гналъ прочь отъ себя радужныя мечты и давалъ имъ нелестные эпитеты, называя ихъ лживыми и предательскими. «Скорѣе, думалъ я, судьба вновь пошлетъ мнѣ совершенно неожиданно непріятный сюрпризъ», и я старался ко всему приготовиться.

Много недѣль прошло съ тѣхъ поръ, какъ меня перевели въ Домъ Предварительнаго Заключенія, но меня ни разу не вызывали болѣе на допросъ, и я совершенно не зналъ, въ какомъ положеніи находится, мое дѣло. Можетъ быть, въ «высшихъ сферахъ» вновь перемѣнили взглядъ на мой счетъ и, какъ выразился Котляревскій, тамъ вновь «придумываютъ способъ», чтобы привлечь меня къ суду, какъ, политическаго и «воздать» за всѣ мои дѣянія. Такія мысли не позволяли чувствовать себя вполнѣ спокойнымъ. «Не даромъ, думалось мнѣ. на допросъ не вызываютъ и въ Одессу не везутъ: что нибудь затѣвается».

— Собирайтесь, за вами пріѣхали! — сказалъ мнѣ дежурный надзиратель въ одно чудное іюльское утро, лишь только я вернулся съ прогулки въ камеру, чувствуя себя на этотъ разъ въ особенно бодромъ настроеніи.