16 лѣтъ въ Сибири

Собственныя мои книги вскорѣ дѣйствительно были принесены мнѣ въ камеру. Я также могъ пользоваться и имѣвшейся при Домѣ Предварительнаго Заключенія библіотекой. Поэтому, послѣ продолжительнаго лишенія, испытаннаго мною въ крѣпости, я съ наслажденіемъ набросился на чтеніе. Письменныя принадлежности также можно было имѣть у себя въ камерѣ. Такимъ образомъ, во многихъ отношеніяхъ въ Домѣ Предварительнаго Заключенія было значительно лучше, чѣмъ въ Петропавловской крѣпости. Но здѣсь были также и отрицательныя стороны: маленькія камеры съ каменнымъ поломъ лѣтомъ сильно накалялись, въ нихъ было душно и пыльно: пища также уступала крѣпостной, какъ по качеству, такъ и по размѣрамъ, а мѣста для прогулокъ вполнѣ напоминали клѣтки для звѣрей. Представьте себѣ огромный кругъ, подѣленный высокими заборами, идущими отъ центра, на много равныхъ частей-секторовъ. Гуляя по такому «скотскому загону», какъ мы называли эти клѣтки, заключенный видѣлъ лишь кусокъ неба, да часть двора. Правда, на прогулку водили ежедневно, и она продолжалась 45 мин., но тѣсные размѣры «загона» дѣлали ее не особенно привлекательной.

Въ противоположность убійственной тишинѣ, господствовавшей въ Петропавловской крѣпости, здѣсь кругомъ было, наоборотъ, большое оживленіе. Со всѣхъ сторонъ доносились крики, шумъ, гамъ. Временами заключенному могло казаться, что онъ находится на какомъ-нибудь заводѣ или фабрикѣ. Съ коридора, окна котораго выходили на улицу, доносились чрезъ дверь городская жизнь, ѣзда экипажей и трамваевъ, крики разносчиковъ или игра шарманщика. Но подчасъ этотъ шумъ, напоминая заключенному про вольный свѣтъ, вызывалъ у него особенно грустное настроеніе.

Однажды, я замѣтилъ на коридорѣ и во дворѣ необычную суету, — вездѣ тщательно чистили и убирали, — очевидно, готовились къ посѣщенію очень важной особы. Вскорѣ я узналъ, что ждутъ тогдашняго министра юстиціи Набокова. Дѣйствительно, спустя нѣкоторое время, онъ зашелъ въ мою камеру, въ сопровожденіи большой свиты. Когда кто-то назвалъ мою фамилію, онъ, поздоровавшись, сказалъ мнѣ:

— Я читалъ ваши показанія, они мнѣ очень понравились своей правдивостью. Хотѣлось бы, чтобы вы и на судѣ также показывали.

Я повторилъ ему то, что уже выше сказалъ о своихъ показаніяхъ, то есть, что, давая ихъ, я руководствовался однимъ лишь интересомъ истины.

Раза два министръ выходилъ и снова возвращался въ мою камеру, обращаясь съ малозначущими вопросами; при этомъ онъ имѣлъ такой видъ, словно ему хотѣлось о чемъ то разспросить и поговорить. Наклоняясь немного впередъ къ собесѣднику и прикладывая правую руку къ уху, очевидно затѣмъ, чтобы лучше разслышать слова говорившаго, министръ въ обращеніи производилъ впечатлѣніе не важничающаго сановника.

Въ числѣ свиты былъ и Котляревскій. Задержавшись немного въ моей камерѣ, онъ сказалъ, что, проводивши министра, вызоветъ меня къ себѣ. Спустя нѣкоторое время меня повели въ помѣщеніе, служившее школой при Домѣ Предварительнаго Заключенія.

— Я вызывалъ васъ сюда не на допросъ, а просто, чтобы побесѣдовать, вспомнить старину, — сказалъ Котляревскій, садясь рядомъ со мною на одну изъ партъ, и у насъ скоро завязалась оживленная бесѣда.

Придравшись къ какому-то моему вопросу, Котляревскій вспомнилъ о высказанномъ мною во время первой нашей бесѣды недоумѣніи, почему меня содержатъ въ Петропавловской крѣпости.

— На это, видите-ли, были важныя государственныя соображенія, — сказалъ онъ. — Дѣло въ томъ, что разъ васъ будутъ судить только за покушеніе на Гориновича, то вамъ могутъ отсчитать 8-10 лѣтъ каторжныхъ работъ. Вотъ это-то и не желательно было въ высшихъ сферахъ, — сказалъ онъ, подчеркивая послѣднія слова.

— Но какъ же могли бы поступить со мною иначе? — удивился я, — вѣдь изъ Германіи меня выдали на извѣстныхъ условіяхъ?

— Ну, съ Германіей можно бы уладить: мы съ Бисмаркомъ теперь въ наилучшихъ отношеніяхъ; можно было бы дѣло представить такъ, что вы уже послѣ выдачи совершили политическое преступленіе. Кстати! нѣмцы передали всѣ отобранныя у васъ бумажки.

Я былъ пораженъ; какъ я уже выше сообщалъ, сидя во фрейбургской тюрьмѣ, я, отъ нечего дѣлать, набрасывалъ на бумагѣ разнаго рода замѣтки и планы, но я рѣшительно не могъ понять, какимъ образомъ эти наброски попали въ руки русскаго правительства, такъ какъ мнѣ казалось, что, передъ отъѣздомъ изъ Фрейбурга, я уничтожилъ всѣ свои рукописи. Въ дѣйствительности же, очевидно, произошло такъ, что когда я тамъ выходилъ на прогулку, оставляя все у себя на столѣ, то въ моихъ рукописяхъ рылись и нѣкоторыя изъ нихъ передали русскимъ властямъ. Все же, на основаніи такихъ документовъ, мнѣ казалось трудно было бы составить противъ меня новое обвиненіе и измѣнить договоръ съ Германіей. Когда я это высказалъ Котляревскому, онъ возразилъ: