16 лѣтъ въ Сибири

Однажды утромъ мнѣ принесли мое платье. Я одѣлся, предполагая, что предстоитъ прогулка, но меня повели не во дворъ, а въ какое-то помѣщеніе, гдѣ за столомъ, покрытымъ синимъ сукномъ, сидѣли три человѣка, одѣтые въ форму министерства юстиціи. Пригласивъ меня сѣсть на свободномъ стулѣ, одинъ изъ нихъ заявилъ, что онъ судебный слѣдователь по особо важнымъ дѣламъ С.-Петербургскаго округа Ольшаниновъ, затѣмъ указывая на сидѣвшаго рядомъ съ нимъ, отрекомендовалъ его прокуроромъ С.-Петербургской Судебной Палаты Муравьевымъ[11], а третьяго онъ не назвалъ по фамиліи.

Начался допросъ. На предложенные слѣдователемъ вопросы о моемъ имени, званіи и проч., я впервые назвалъ себя, заранѣе рѣшивъ, что, будучи въ Россіи, нѣтъ больше ни малѣйшаго смысла запираться. Затѣмъ я разсказалъ также, какъ въ дѣйствительности было совершено покушеніе на жизнь Гориновича, не называя, конечно, никакихъ постороннихъ лицъ и нисколько не стараясь выгораживать себя; я зналъ, что никому не могу ни помочь, ни тѣмъ болѣе повредить своими правдивыми показаніями, такъ какъ всѣ сколько-нибудь заподозрѣнныя по этому дѣлу лица, какъ я выше сообщилъ, были уже осуждены за пять лѣтъ до того времени; себѣ же я ничѣмъ не могъ помочь, потому что размѣръ предстоявшаго мнѣ наказанія заранѣе опредѣлялся условіями выдачи меня изъ Бадена. Оставалось только, въ интересахъ истины, представить это дѣло въ настоящемъ его свѣтѣ.

Во время допроса слѣдователя, неназванный имъ третій судейскій иногда также вмѣшивался въ разговоръ и обращался ко мнѣ съ вопросами. Подобно тому, какъ во Фрейбургѣ случилось у меня съ проф. Туномъ, что я его не сразу узналъ, такъ и здѣсь оказалось, что то былъ Котляревскій, давно мнѣ извѣстный, съ 1877 г., по кіевской тюрьмѣ. Тогда онъ состоялъ товарищемъ прокурора тамошняго окружнаго суда, въ описываемое же время онъ былъ товарищемъ прокурора петербургской судебной палаты и завѣдывалъ спеціально политическими дѣлами. Хотя за Котляревскимъ въ революціонной средѣ упрочилась далеко не лестная репутація и, какъ извѣстно, на него сдѣлано было даже покушеніе Осинскимъ и другими лицами (въ февралѣ 1878 г.), тѣмъ не менѣе, встрѣтивъ его въ Петропавловской крѣпости, при вышеописанномъ режимѣ, я обрадовался ему, какъ земляку-кіевлянину. Онъ также очень привѣтливо отнесся ко мнѣ; мы стали вспоминать прошлое, разспрашивать другъ друга о пережитомъ въ минувшіе годы. Чтобы не мѣшать слѣдователю, записывавшему мои показанія и составлявшему впервые теперь протоколъ о заключеніи меня въ тюрьмѣ, Котляревскій предложилъ мнѣ сѣсть съ нимъ поодаль въ той же комнатѣ. Какъ очень умный и хитрый человѣкъ, Котляревскій всегда отличался большой наблюдательностью и этими чертами умѣлъ пользоваться, ведя дознанія по политическимъ процессамъ.

— Помните, — замѣтилъ онъ, между прочимъ, — какимъ вы были вспыльчивымъ? Какъ однажды, вы на меня разсердились?

Я прекрасно помнилъ этотъ эпизодъ. Дѣло въ томъ, что во время заключенія въ кіевской тюрьмѣ я былъ въ нервно-раздражительномъ состояніи. Отчасти поэтому, но также потому, что я принадлежалъ тогда къ «бунтарямъ», въ программу которыхъ входило, между прочимъ, воинственное поведеніе со всякаго рода властями, у меня въ кіевской тюрьмѣ вышелъ однажды рѣзкій разговоръ съ Котляревскимъ изъ-за требованія, чтобы я подписалъ какой-то протоколъ, чего я не желалъ сдѣлать. Вдругъ Котляревскій подозвалъ смотрителя и что-то шепнулъ ему на ухо. Когда тотъ быстро затѣмъ удалился, я подумалъ, что товарищъ прокурора велѣлъ ему привести конвой, чтобы потащить меня въ карцеръ. Но каково же было мое удивленіе, а также и радость, когда я увидѣлъ въ дверяхъ вмѣстѣ со смотрителемъ моего друга, Я. Стефановича, который сидѣлъ въ той же тюрьмѣ, но такъ, что мы не могли видаться. Это неожиданное свиданіе было для насъ обоихъ очень пріятнымъ сюрпризомъ.

— Успокойте вашего товарища, — обратился тогда Котляревскій къ Стефановичу, — у него нервы разстроены.

Я тогда уже оцѣнилъ эту находчивость Котляревскаго и теперь сказалъ ему, что онъ въ Кіевѣ поступилъ со мною по джентльменски. Это ему, видимо, понравилось.

Въ дальнѣйшемъ разговорѣ я указалъ ему на ту странность, что меня выдали изъ Германіи, какъ уголовнаго, а между тѣмъ содержатъ въ Петропавловской крѣпости, въ которой находятся одни лишь политическіе заключенные.

— Не понимаю также, сказалъ я, почему меня привезли въ Петербургъ, когда дѣло, по которому меня привлекаютъ, произошло въ Одессѣ, а по нашимъ законамъ процессъ долженъ тамъ состояться, гдѣ имѣло мѣсто преступленіе?

Котляревскій ничего на это не отвѣтилъ; лишь по поводу высказаннаго мною недоумѣнія, почему мнѣ не предоставляютъ возможности пользоваться моими же деньгами для улучшенія пиши, онъ обѣщалъ переговорить съ директоромъ департамента государственной полиціи Плеве.