16 лѣтъ въ Сибири

Въ кіевскомъ тюремномъ замкѣ содержался тогда мой товарищъ, студентъ мѣстнаго университета Семенъ Лурье, привлекавшійся по дѣлу 193-хъ[14]. Благодаря безвозвратнымъ денежнымъ «займамъ», которыми пользовался отъ его родителей всесильный тогда въ Кіевѣ жандармскій адъютантъ баронъ Гейкингъ, Лурье не трудно было бѣжать изъ-подъ стражи. Въ устройствѣ этого побѣга я принималъ нѣкоторое участіе, а потому у меня произведенъ былъ жандармами обыскъ, въ моемъ отсутствіи. Опасаясь быть арестованнымъ и, какъ военно-служащій, подвергнуться очень тяжелому наказанію, я рѣшилъ скрыться, пока не выяснятся намѣренія кіевскаго жандармскаго правленія. Но, спустя нѣсколько дней, стало ясно, что баронъ Гейкингъ, изъ собственныхъ разсчетовъ, старается затушить дѣло о побѣгѣ Лурье, такъ какъ въ возможности его осуществленія онъ самъ былъ виноватъ своими поблажками и попустительствомъ. Тогда я явился на службу, предполагая, что за пятидневную отлучку меня подвергнутъ лишь дисциплинарному взысканію. Вышло, однако, иначе.

Начальникомъ дивизіи, въ которой я служилъ, былъ тогда Банковскій, впослѣдствіи военный министръ, а затѣмъ народнаго просвѣщенія. Къ вольноопредѣляющимся онъ, вообще, относился почему-то непріязненно, ко мнѣ же, не обнаруживавшему никакой склонности къ субординаціи и дисциплинѣ, — въ особенности. И вотъ какъ разъ въ тѣ дни, когда я не являлся на службу, онъ потребовалъ къ себѣ на квартиру вольноопредѣляющихся нашего баталіона. Когда же, вернушись на службу, я былъ приведенъ къ нему, онъ велѣлъ отправить меня на гауптвахту, а затѣмъ отдалъ подъ судъ. Къ обвиненію меня за «побѣгъ» со службы, вскорѣ присоединилось еще другое — за оскорбленіе мною офицера при исполненіи имъ его служебныхъ обязанностей, — оскорбленіе, состоявшее въ томъ, что я не позволилъ дежурному по караулу офицеру грубо обращаться со мною и говорить «ты». Будучи отданнымъ подъ судъ за совокупность этихъ двухъ «преступленій», я рѣшилъ бѣжать, что мнѣ (19 февраля 1876 г.) и удалось осуществить, при содѣйствіи товарищей, которые принесли мнѣ въ баню штатское платье. Одѣвъ послѣднее, я прошелъ неузнаннымъ мимо стоявшихъ у дверей бани часовыхъ. Съ этого момента я оставался на волѣ въ качествѣ «нелегальнаго»; затѣмъ, какъ выше было мною упомянуто, осенью 1877 г. я вновь былъ арестованъ, а весной слѣдующаго года вторично бѣжалъ.

* * *

На постановленіе слѣдователя о преданіи меня военному суду я подалъ двѣ жалобы; одну — предсѣдателю одесскаго окружного суда, а другую — министру юстиціи Набокову. Ссылаясь на свидѣтельство Богдановича, я доказывалъ, что баденское правительство выдало меня подъ условіемъ, чтобы меня судили обыкновеннымъ гражданскимъ, а не военнымъ судомъ.

Какъ и можно было предвидѣть, жалобы мои не имѣли никакихъ послѣдствій, и вскорѣ мнѣ врученъ былъ обвинительный актъ, составленный военнымъ прокуроромъ, а, спустя нѣсколько дней, назначено было и разбирательство моего дѣла въ мѣстномъ военно-окружномъ судѣ.

По обвинительному акту можно было уже отчасти предвидѣть, каковъ будетъ судъ. Излагая лишь обстоятельства, сопровождавшія самый актъ покушенія на жизнь Гориновича и тщательно умалчивая о мотивахъ, вызвавшихъ это преступленіе, прокуроръ подводилъ его подъ самыя тяжкія статьи нашего уложенія о наказаніяхъ. Взявъ наивысшую мѣру — безсрочную каторгу, полагавшуюся только за убійство родителей и т. п. преступленія, прокуроръ требовалъ смягченія этого наказанія на одну степень, т. е. на 20 лѣтъ каторги, такъ какъ мое преступленіе закончилось не смертью, а лишь покушеніемъ и, наконецъ, на основаніи закона же необходимо было уменьшить послѣднее наказаніе еще на одну треть, въ виду того, что во время совершенія этого покушенія я былъ несовершеннолѣтнимъ: 13 лѣтъ и четыре мѣсяца каторжныхъ работъ были, такимъ образомъ, максимальнымъ наказаніемъ, къ которому можно было меня приговорить, согласно нашимъ законамъ и условіямъ, при которыхъ состоялась выдача меня изъ Баденскаго Герцогства.

Я нисколько не разсчитывалъ, чтобы военный судъ принялъ во вниманіе собственное мое сознаніе, что по закону въ значительной степени уменьшаетъ размѣръ наказанія, а также, чтобы онъ примѣнилъ ко мнѣ данный въ 1883 г., во время коронованія императора Александра III манифестъ, смягчавшій наказанія, полагавшіяся за всѣ раньше совершенныя уголовныя преступленія. Поэтому, судебный процессъ мнѣ представлялся лишь простой формальностью, отъ которой рѣшительно ничего нельзя было ожидать. Зная это, я отказался отъ назначеннаго мнѣ судомъ защитника, кандидата на военно-судебную должность и сталъ готовиться къ предстоявшей мнѣ крайне непріятной процедурѣ.

* * *