16 лѣтъ въ Сибири

Насталъ день суда. Въ тюремный дворъ въѣхала огромная крытая колымага съ желѣзными рѣшетками въ окошечкахъ, запряженная парой. Вмѣстѣ со мною внутри ея сѣлъ околодочный надзиратель, послѣ чего дверь колымаги заперли снаружи огромнымъ замкомъ. Рядомъ съ кучеромъ на козлахъ помѣстился бывшій при мнѣ неотлучно жандармъ; колымагу оцѣпилъ взводъ вооруженныхъ солдатъ, которыхъ въ свою очередь окружали верховые казаки. Впереди этой процессіи ѣхалъ полиціймейстеръ города, а сзади нея — приставъ. Со стороны можно было подумать, что подъ такой охраной везутъ, по крайней мѣрѣ, дюжину богатырей, которые въ состояніи помѣряться съ значительной военной силой. Завидѣвъ эту необыкновенную процессію, шагомъ двигавшуюся по многолюднымъ улицамъ Одессы, прохожіе съ любопытствомъ останавливались, и въ окнахъ домовъ повсюду высовывались головы. Между тѣмъ, мы съ околодочнымъ разговорились, а, всмотрѣвшись въ его лицо, я узналъ въ немъ стараго знакомаго, бывшаго 20 лѣтъ передъ тѣмъ квартальнымъ въ Кіевѣ: онъ часто заходилъ въ нашъ домъ и зналъ мою семью.

— Кто бы могъ подумать, — сказалъ онъ, — что того самаго Дейча, котораго я зналъ маленькимъ мальчикомъ мнѣ придется встрѣтить при такихъ обстоятельствахъ!

* * *

Зала суда была наполнена избранной публикой: кромѣ военныхъ съ женами, было много лицъ разныхъ гражданскихъ вѣдомствъ. Судебное слѣдствіе не представляло ни малѣйшаго интереса: немногіе свидѣтели, сохранившіеся въ живыхъ и бывшіе налицо, за истекшіе со времени покушенія восемь съ чѣмъ-то лѣтъ сбивчиво разсказывали объ извѣстныхъ имъ обстоятельствахъ, мотивируя это тѣмъ, что за отдаленностью времени забыли то, что знали по этому дѣлу; Гориновича же не было почему-то на судѣ, но читались его показанія. Для своей защиты я не пригласилъ ни одного свидѣтеля и, вообще, принималъ незначительное участіе въ судебномъ слѣдствіи. Разсматривая публику, я искалъ, если не близкаго, то хотя бы знакомаго лица, но никого не нашелъ, кромѣ того прокурора суда, который велъ предварительное слѣдствіе.

Послѣ небольшого перерыва, смѣнившаго краткое судебное слѣдствіе, военный прокуроръ произнесъ свою обвинительную рѣчь, являвшуюся точнымъ повтореніемъ имъ же составленнаго обвинительнаго акта: такъ какъ мотивомъ къ совершенію мною покушенія на жизнь Гориновича, по его словамъ, не могла быть ни «корыстная цѣль», ни «личная вражда», то «остается, — сказалъ онъ, — предположитъ месть». При этомъ онъ даже не указалъ, какого рода была эта месть, чтобы избѣжать слова — «политическая».

Свою рѣчь я началъ съ заявленія, что рѣшительно не имѣю въ виду смягчить свою участь, такъ какъ, въ послѣднемъ случаѣ, я могъ бы вовсе не заявлять, что намѣревался убить Гориновича[15]. Заранѣе мирясь съ приговоромъ, я желалъ только, какъ во время дознанія и предварительнаго слѣдствія, представить дѣло на судѣ въ истинномъ его свѣтѣ. Поэтому, я разсчитывалъ подробно изложить обстоятельства, при которыхъ у меня съ товарищемъ возникла мысль объ убійствѣ Гориновича. Но, послѣ первыхъ же фразъ, лишь только я произнесъ: «въ Елисаветградѣ собрался кружокъ», какъ предсѣдатель суда, генералъ Гродековъ, остановилъ меня замѣчаніемъ, что, въ виду условій суда надо мною, я не долженъ упоминать ни о чемъ, имѣющемъ какое-нибудь отношеніе къ политическимъ преступленіямъ. Такое требованіе лишало меня совершенно возможности не только правильно освѣтить это дѣло, но даже изложить сопровождавшія его обстоятельства. Я, напр., начинаю разсказывать: «Гориновичъ, сидя въ Кіевской тюрьмѣ»… какъ немедленно слѣдуетъ окрикъ предсѣдателя не касаться этого. Я былъ въ полнѣйшемъ затрудненіи, въ какой формѣ говорить? И, избѣгая даже названія мѣстъ, лицъ, политическихъ условій, я все же подвергался не только замѣчаніямъ, но и прямымъ угрозамъ со стороны предсѣдателя, что онъ лишитъ меня слова и велитъ вывести изъ залы суда. При такихъ странныхъ ограниченіяхъ, дѣлавшихъ совершенно невозможной не только защиту, но даже голый разсказъ, я кое-какъ дотянулъ свою рѣчь до конца. Но прокуроръ почему-то и въ ней нашелъ чѣмъ возмутиться и, взявъ вторично слово, сталъ съ жаромъ уличать меня въ какихъ-то противорѣчіяхъ. Я затѣмъ также что-то возразилъ ему, а отъ послѣдняго слова отказался.

Судъ, удалившись на непродолжительное время, вынесъ мнѣ то именно наказаніе, какое просилъ прокуроръ, т. е. 13 лѣтъ и четыре мѣсяца каторжныхъ работъ.

Возвращаясь затѣмъ обратно въ тюрьму съ той же процессіей, я чувствовалъ нѣкоторое облегченіе, — словно большая тяжесть спала съ моихъ плечъ.

* * *