16 лѣтъ въ Сибири

Какъ ни былъ симпатиченъ составъ лицъ, сидѣвшихъ въ «Дворянкѣ», но я все же предпочиталъ попасть въ «Синедріонъ», въ которомъ, какъ я уже упоминалъ, помѣщался Стефановичъ. О такомъ желаніи я заявилъ смотрителю, вскорѣ по приходѣ въ тюрьму, но оказалось, что добиться осуществленія его не легко было: на переходъ въ другую камеру требовалось разрѣшеніе «кота»; когда же я къ нему съ этимъ обратился, онъ заявилъ мнѣ, что самъ не можетъ мнѣ этого разрѣшить, безъ согласія губернатора. Все это, конечно, были лишь пустыя отговорки; вѣроятнѣе всего, что въ этомъ случаѣ злобное воображеніе «кота» въ моемъ желаніи быть въ одной камерѣ съ Стефановичемъ увидѣло опасность въ смыслѣ побѣга. Подобныя опасенія съ его стороны, проявлявшіяся по любому ничтожному поводу, были ни съ чѣмъ не сообразны, такъ какъ при завѣдываніи тюрьмой жандармами побѣгъ изъ нея сталъ рѣшительно невозможенъ. Но подъ предлогомъ дѣйствительнаго или напускнаго опасенія побѣга изъ тюрьмы, «котъ» вообще выдумывалъ разныя для насъ стѣсненія и мнимыми побѣгами мотивировалъ передъ высшимъ начальствомъ новыя ограниченія и безъ того незначительныхъ нашихъ правъ, а также свои отказы по поводу тѣхъ или другихъ мелочей, о которыхъ заявляли ему заключенные. Не знаю, дѣйствительно-ли онъ сносился съ губернаторомъ по поводу такого пустяка, какъ мое желаніе перейти въ другую камеру, но, спустя нѣсколько недѣль, мнѣ разрѣшено было перейти въ «Синедріонъ». Такъ какъ заключенные строго слѣдили за тѣмъ, чтобы по возможности въ каждой камерѣ было по равному числу лицъ, то мнѣ пришлось помѣняться съ однимъ товарищемъ, сидѣвшимъ въ «Синедріонѣ».

Въ новой камерѣ я помѣстился рядомъ съ Стефановичемъ, на краю наръ у наружной стѣны. Мѣсто это было сравнительно довольно уютное: мы со Стефановичемъ протягивали на высотѣ одного аршина надъ нарами сшитыя изъ казенныхъ рубахъ занавѣски, что товарищи называли «петрушкой» и, лежа за ней были хотя отчасти скрыты отъ взоровъ большинства, сокамерниковъ. Уголъ этотъ имѣлъ и свои отрицательныя стороны: зимою стѣны насквозь промерзали и около изголовья у меня былъ довольно толстый слой льда. За то, лежа рядомъ на нарахъ за «петрушкой», мы могли предаваться иллюзіи, что находимся почти совсѣмъ наединѣ. Хотя Стефановичъ не былъ скупъ на письма, пока оставался на волѣ въ Россіи, а я заграницей, и сообщенія его были очень обстоятельны, тѣмъ не менѣе устные его разсказы, при личной нашей встрѣчѣ на Карѣ, были мнѣ въ высшей степени интересны, и многіе изъ нихъ до сихъ поръ запечатлѣлись въ моей памяти.

Составъ «Синедріона» былъ совсѣмъ иной, чѣмъ въ «Дворянкѣ». Между тѣмъ, какъ въ послѣдней преобладали интеллигентныя лица, въ «Синедріонѣ» было много рабочихъ, да и изъ интеллигентныхъ нѣкоторые имѣли большую склонность къ ремесламъ; поэтому камера въ общемъ носила, такъ сказать, техническо-учебный характеръ. При комендантѣ Николинѣ какого бы то ни было рода инструменты въ тюрьмѣ строго воспрещались. Тѣмъ не менѣе и при немъ кое-какіе самодѣльные инструменты имѣлись, и во время обысковъ, производившихся разъ въ недѣлю, ихъ у насъ не находили, такъ какъ, по выраженію жандармовъ, обыски эти дѣлались «тщательные, но поверхностные», т. е. не личные, а лишь въ вещахъ. Когда предъ утренней повѣркой замѣчали появленіе на коридорѣ большаго, чѣмъ обыкновенно, количества жандармовъ, то немедленно все лишнее и запрещенное пряталось по карманамъ. Мастера среди рабочихъ у насъ попадались замѣчательные, но особеннымъ искусствомъ отличались уже упомянутый мною выше Николай Хрущевъ, сидѣвшій въ «Харчевнѣ», а также находившійся въ «Синедріонѣ» слесарь Бубновскій. Послѣдній сдѣлалъ изъ кусочковъ желѣза и гвоздей, собранныхъ на тюремномъ дворѣ, замѣчательный токарный станочекъ, легко помѣщавшійся въ карманѣ; затѣмъ, при помощи этого станка, онъ приготовилъ рѣшительно всѣ составныя части стѣнныхъ часовъ и, не будучи часовыхъ дѣлъ мастеромъ, а лишь пользуясь руководствомъ, устроилъ очень хорошіе часы, которые впослѣдствіи попали въ одинъ изъ сибирскихъ музеевъ. Бубновскій отличался альтруистическими чертами характера и во всемъ его обращеніи было нѣчто сектантское. Говорилъ онъ тихимъ, вкрадчивымъ голосомъ, никогда не вступалъ ни въ какіе споры и всегда отзывался на самыя гуманныя чувства. Впослѣдствіи, будучи на поселеніи, онъ рѣзко измѣнился.