Женщины всегда правы — такова особенность женской логики. А может быть, древний сосуд получит новую путевку в жизнь, наполнившись золотистым зерном? Все-таки лучше, чем стоять на запыленной музейной полке под бесстрастно отсутствующими взглядами посетителей…
С набережной меня окликнул Ханс, и я поплыл за ним на ялике. Дождь насквозь промочил его одежду, но отнюдь не подмочил энтузиазма.
— Знаешь, что я узнал? — Ханс был весь натянутая струна. Оказывается, один местный крестьянин рассказал ему о какой-то мозаике во дворике неподалеку. Ханс тотчас же решил отправиться на поиски. После долгого хождения этот добровольный проводник привел его к грядке помидоров.
— Вот здесь, — сказал он. — Посмотрите-ка, до сих пор видны отдельные камешки.
Да, никакого сомнения — квадратные камешки тут и там виднелись на земле.
— Боже мой, кто же их выкопал? — гневно спросил Ханс.
— Фермер, лет уж двадцать назад. Вон там еще кое-что осталось.
Это была другая грядка помидоров, а рядом… рисунок на квадратном камешке изображал фигуру в черном в окружении красных животных. Ханс подобрал несколько камешков; они напоминали те, что когда-то нашла Барбара возле стен.
Вскоре дождь, стихая, постепенно иссяк, и над бухтой вновь установились мир и покой. Я вытащил на палубу бачок с проявителем, но едва успел вытащить оттуда отснятую за день пленку, как «Тед, Тед!» раскатилось над вечерней водой. Я увидел на набережной фигуру Ханса.
— Они приехали, Тед!
Ли отвязал ялик и отправился знакомиться с вновь прибывшими.
Я вернулся на палубу и сел в шезлонг, вслушиваясь в протяжную песню, которую пел проплывающий мимо рыбак. Надо мной простиралась добрая темнеющая лазурь вечернего неба. Вода была спокойной и чистой. В такой вечер, подумал я, хорошо жить, бездумно вбирать полной грудью свежий воздух и знать, что безграничный океан этой благодатной свежести разлит вокруг. Дыши, пока не надышишься. Не то что несчастный городской житель, который поднимается по часам, вдыхает отравленную атмосферу и месяцами не видит голубого неба, скрытого плотным частоколом домов и труб. Впрочем, в прошлую ночь он, без сомнения, мирно спал с безмятежной улыбкой на лице, а мы тем временем корчились на койках, пытаясь уберечься от всепроникающих ледяных капель. Мои размышления прервал могучий клич с набережной — двое новичков не выдержали и бросились вплавь, не дождавшись ялика.
Наше пополнение
Мы со дня на день поджидали ныряльщиков из общества подводных исследований Кембриджского университета. Перед отъездом из Лондона я условился с секретарем общества Ником Флеммингом из Тринити-колледжа, что если он сам не сможет поработать с нами, то непременно пришлет кого-нибудь нам в помощь. И вот они приехали.
— Это Питер Мейнер, а это Иден Макфарлан, — представил их Ханс.
Питер был дюжим парнем, что называется, косая сажень, без малого двухметрового роста, с решительной нижней челюстью и живо поблескивающими голубыми глазами; Иден — еще одна косая сажень и тоже под метр девяносто, но чуть более сухощав, с лицом, исполненным спокойного достоинства.
Мы просили их захватить собственное снаряжение, но, к сожалению, они были последними из членов клуба, кто отправлялся в экспедицию, поэтому на их долю оставался лишь один комплект на двоих. Теперь у нас было шесть полных комплектов на восьмерых ныряльщиков, а это немало.
Чтобы дать новичкам возможность освоиться и испытать себя и снаряжение, мы ныряли в течение целого дня у входа в Цавтатскую бухту. Вода здесь прозрачней, чем где бы то ни было, и именно в этом месте мы обнаружили накануне затонувший корабль с грузом боеприпасов. Первое погружение в сезоне всегда сопряжено с кое-какими неприятностями: нужно приспособиться к снаряжению, привыкнуть к нагрузке на уши. Поэтому приятнее и надежнее проводить эти тренировочные погружения в идеальных условиях. Питер и Иден поначалу приняли участие в подъеме одного из «сундуков с сокровищами» (то бишь ящика с боеприпасами). Я намеревался передать всю эту амуницию властям, но когда мы вскрыли первый ящик, то нашли его содержимое в таком ужасном состоянии, что я счел за благо выбросить все это обратно в море.