18

Как только он уходит, Руслан переворачивает кассету. Никакого рокабилли на этот раз, страстный и мнительный Depeche Mode. Англичане, знаете ли. Эта песня с альбома, где розочка на обложке нарисована, – «Violator», – красивое слово.

И только тут меня словно начинает переть по-настоящему. Я запрокидываю голову назад, и небо двоится у меня в глазах. Мне вдруг делается так мучительно тоскливо, что по коже бегут мурашки. Один и тот же звук в песне, высокий и долгий, словно позывные радиомаяка. Мне становится так плохо, что хоть плачь. Я принимаюсь моргать, чтобы разогнать уже вскипающие было слезы. Ведь я, между прочим, потерял свою любовь вчера, не забывайте.

– Русик! – кричит Вадик сквозь музыку. – А ты был во Франции?

– Я пригнал Wolfswagen оттуда, – мечтательно вспоминает Русик.

– Джо Дасэн, – голосом Петрушки объявляет Вадик и довольно правильно поет четыре такта.

Я открываю рот и произношу несколько слов.

Очень тихо.

Только для себя.

«У зеленого окошка с традесканцией некрасивая девочка бредит Францией».

Я чувствую, что у меня немного напрягается член. Мне хочется, чтобы на земле сейчас хоть ненадолго была свободная любовь.

И тогда я отыскал бы мою Алену.

Наверняка.

У зеленого окошка с традесканцией некрасивая девочка бредит Францией, – только бы не забыть об этом, господи, только бы не забыть.

Гвоздь возвращается. Он идет к машине, дважды не сдерживая самообладания и оглядываясь по сторонам. В машину Гвоздь запрыгивает, не открывая дверцу. Руслан выключает музыку и вопросительно глядит на него.

– Гони, шеф! – он щурится, как кот, обожравшийся сметаны, но еще не вполне поверивший в то, что это ему сойдет с рук.

– В тупики, – говорит Вадик, – поехали туда. Мы отправляемся, сквозь летний ветер и мельтешащие тени.

Я знаю это место, старые железнодорожные пути около бывшего завода строительных инструментов. Несколько ржавых стрелок и две пологие насыпи – это тупики, собственно, и есть. Место, где кончаются рельсы. Есть в этом что-то тоскливое и приятное одновременно. Мне часто бывает тоскливо и приятно. Я умею извлекать наслаждение из собственной меланхолии.

Слова неожиданно начинают кружиться у меня в голове как большие серые птицы. Грустные, они опускаются все ниже, пока не садятся мне на плечи.

К тупикам ведет грунтовка с глубокими колеями. Мы едем медленно, прислушиваясь, как внизу о днище скребется жесткая трава. Неожиданно звонит мой телефон.

– Не отвечай, – почему-то говорит Вадик. – Нас как бы нет, понял?

Я почему-то слушаюсь этого дурацкого совета и отключаю тихо верещащий аппарат. Машина дважды вздрагивает, перебираясь через куски ракушечника. Все. Мы одни… не считая героина. Говорят, что и у героина есть личность.

– Это ваше, – Руслан протягивает нам квадратик из фольги.

– Мне нужна кредитка, – цедит Вадик сквозь зубы. Я отдаю ему свою. Мы замираем и слушаем тишину. Воздух неподвижен как стекло, здесь всегда так. В месте, где кончаются рельсы.

Вадик высыпает серый порошок на пластиковую коробку от кассеты и, орудуя кредиткой, готовит две дороги. Одну чуть больше, другую чуть меньше, как и договаривались. Я кручу в пальцах хрустящий полтинник до тех пор, пока он не превращается в трубку, миллиметра три в диаметре. Вставив трубку в ноздрю, склоняюсь над героином. Он никогда не бывает белым, во всяком случае, я такого не встречал. Серый или розовый, бежевый или голубоватый, возможно, что все дело в освещении.

– Осторожно, не выдыхай, – предупреждает Вадик, заметив, что я волнуюсь. Я вытаскиваю трубку из носа и поднимаю голову.

– А это хороший героин?

Впереди Руслан шмыгает носом и осторожно растирает пальцем ноздрю.

– Нет, это бутор, – Гвоздь кряхтит, делая свою дорогу.

– Нормальный белый, – успокаивает Руслан. Голубая татуировка на его запястье почему-то не дает мне покоя. Венера и Марс. Возможно, я придаю этому слишком много значения из-за травы. У травы тоже есть личность, вот в чем дело. И порой она просачивается в вашу голову вместе с дымом.

– Нюхай, – говорит Вадик.

Я нюхаю. Не сильно, чтобы, не дай бог, не попало в горло. Но в горло все равно попадает, отвратительная горечь распускается там, словно ядовитый цветок.

– Вот гадость, – говорю я, – он хоть попрет?

– Ты раньше нюхал?

– Нюхал. Пару раз.

Это правда. Пару раз я действительно пробовал героин, но ничего, кроме головокружения и тяжести в затылке, не почувствовал.

Где найти легкость?

Вадик быстро нюхает вслед за мной. Мы мчимся назад, оставляя позади долгие тире разделительной полосы, словно быстро листаем какие-то пустые страницы. Горечь в глотке пока что портит мне весь кайф. Я не спрашиваю о маршруте, мне все равно.

– Зацепило? – Вадик улыбается мне, я улыбаюсь в ответ. Неожиданная волна прокатывается по моему телу и застревает где-то в глазах. Я на мгновение пугаюсь этого ощущения.

– Ты не хочешь жениться еще раз? – медленно спрашиваю я.

– Нет.

– Почему?