18

Вадик не хочет отвечать. В другой ситуации я, может быть, и не стал бы настаивать. Я не люблю, когда люди начинают мяться, я смущаюсь отчего-то и, вообще, боюсь обидеть. Хотя, а как же Лена? Но и ее я не хотел обижать. Она ставит меня на распутье: выбирай, мол, или я или наркотики. Но я ее люблю, а на наркотики мне насрать.

Наверное, на все, кроме травы.

Распутья – страшная штука. Жизнь порой представляется мне, как бесконечная череда дверей, входя в которые однажды, уже не можешь выбраться назад. И каждый раз оглядываешься и думаешь, а был ли у тебя на самом деле выбор? Ведь, в конечном счете, ты всегда можешь выбрать одну-единственную дверь, и маршрут, по которому ты движешься в этом здании (знаете, оно снится мне иногда), этот самый маршрут может быть лишь один. Сколько не выбирай, а получается, что выбора у тебя на самом деле как бы и не было. И не получится прожить жизнь так, чтобы никого не обидеть.

Вадик не хочет отвечать, по всему видно, и в другой раз я бы не спрашивал дважды. Впрочем, в другой раз я, возможно, не стал бы нюхать и этот чертов героин.

– Почему, а? На малолетке? – подкалываю я его. Героин, между прочим, как говорят наркоманы, уже начинает приезжать. Я надеваю тошнотворное чувство опьянения и вялость, как несвежую пижаму.

Головокружение вдруг становится сильнее, как будто бы меня укачивает в этом джипе. Но слова Вадика просачиваются совершенно беспрепятственно.

– Да я же был женат, ты ведь знаешь?

– Знаю, – я почему-то не могу сказать больше одного слова. Изо всех сил я стараюсь сохранять прежнее выражение лица, без мук и страданий – героин приехал. Я медленно поднимаю руку и тру щеку.

– Будешь курить? – кричит мне Гвоздь с переднего сиденья. Я мотаю головой. Проклятые янки, пошли они в жопу со своими “Marlboro”! Беспричинная ярость поднимается во мне, как вскипающее молоко. Я чувствую, это психует белый.

Я думаю вдруг о старых, износившихся жизнях, теряющих соки и свежесть. Они присасываются к молодым телам и существуют, как полипы. Они трахают молодых, пытаясь обмануть смерть.

Город движется вокруг меня – яркий и четкий, словно каждый контур пейзажа процарапан острым ножом. Страшная дурнота плещется в голове при каждом толчке. Неужели мы все еще едем по объездной?

Около рекламного щита новомодного бутика стоит девушка в короткой юбке и джинсовом жилете. Я успеваю заметить, что на ее худом плече вытатуировано что-то похожее на моток колючей проволоки или розовый куст. Полная безвкусица, неужели такие сейчас делают в салонах tattoo? Она провожает нас взглядом, словно намереваясь проголосовать, но так и не решаясь сделать это.

Руки слабеют, мне трудно держаться за каркас.

– Слушай, притормози, – говорю я Руслану, спотыкаясь на последнем слове. Он не понимает, оборачивается и вопросительно смотрит на меня. Если я ему сейчас не повторю, мы, наверное, разобьемся.

– Останови! – ору я. – Я дальше не поеду.

– Ты что, Стасик, ты обиделся? – Вадик заглядывает в мое обескровленное лицо. – Вы помиритесь, слышишь? У вас же такие конфовые отношения были.

Я думаю о том, что многие пары разводятся именно из-за того, что оценивали свои отношения, как очень конфовые.

– У нас были ужасные отношения, – сглатывая жидкую слюну, бормочу я, – она сама мне об этом сказала. Первый раз за несколько лет. Мы и раньше ругались, но она никогда не говорила, что мы хреновая пара. И знаешь, что хуже всего, а?

– Что?

– Да то, что так и есть.

– Вы просто должны были давать друг другу то, в чем каждый из вас нуждался. Просто так, вот тогда люди вместе. Она же ограничивала тебя, ты психовал, вы ругались, на хрена тебе это нужно?!

– Мне это уже не нужно, – я стараюсь говорить правду. Я решаю, что больше не буду врать.

– А если бы было наоборот? – вдруг спрашивает Вадик.

– Что наоборот? – нестерпимо чешутся щеки. Я медленно раздираю их ногтями, уже не думая о том, как выгляжу со стороны. Мы проезжаем какой-то поворот, но я не узнаю его. Сознание вдруг сжимается до размера куриного яйца. – Что наоборот!?

– Ну, если бы не ты перед ней, а она перед тобой была в чем-то виновата. Изменила бы тебе. Что тогда?

А что тогда? Вся наша жизнь с Леной строилась на том, что я так или иначе был перед нею виновен. Я даже не смел иногда заорать на нее, потому что во мне сидело чувство греха. Да знаете ли вы, что такое настоящее чувство греха? Невольно начинаешь считать обыкновенную в общем-то бабу, пусть и с аланской кровью в жилах, едва ли не святой. И вот ведь дерьмо, чем больше боли причинял я ей, тем сильнее ее любил. Она права, у нас действительно были плохие отношения.

– Я бы тогда убил, – рот наполняется горькой слюной, – я бы тогда убил ее и его.

Вадик заглядывает мне в глаза. В его крохотных зрачках вдруг мелькает страх, настоящий ужас.

– Я бы убил ее, суку! – ору я, – убил бы на х…! Остановите машину, вы, сволочи! ОСТАНОВИТЕ ЖЕ МАШИНУ! МНЕ ПЛОХО!!!

Где найти легкость?