19 лет

Начальник показался интеллигентным, даже мягким и тактичным человеком. Предложил сесть, поинтересовался, как живу, как работаю, спросил при себе ли паспорт и справка о снятии судимости. Долго рассматривал её и положил в тоненькую папку. “ Я не могу вам её оставить, так как дубликаты и копии не выдаются” – возразил я. “Не бойтесь, получите свою справку через неделю. Вот Вам расписка”. Он написал её от руки, для приличия поинтересовался, как идут дела в школе, не конфликтуют ли учителя с директорм, какие у меня были отношения с Мазовецким и часто ли мы встречались. Десятилетний опыт научил меня отвечать на такие вопросы. Начальник сдержанно попрощался и позволил идти.

Я выскочил на улицу и с облегчением вздохнул – на неделю имею отсрочку, сегодня вернусь домой, увижу и успокою своих. Из райотдела ( и тоже рай!) заспешил на вокзал, долго ждал товарняка в нашу сторону и под вечер добрался домой.

Точно через неделю в учительскую постучал милиционер, позвал меня в коридорчик, и мы обменялись бумажками. Я заметил, что моя справка была куда то подшита. Заметил стёртые карандашные знаки. В учительской все молчали, некоторые смотрели на меня, как на безнадёжно больного. Над столом маячила маленькая головка и узенькие плечи директора. В последнее время он всё реже замечал меня, ничего не спрашивал и ничего не поручал. На мои уроки зачастил абсолютно несведущий в филологиии завуч. У него было единственное замечание – сложно объясняю новый материал и слова какие то непонятные употребляю, а их нет в учебниках. Выходит, заглядывал. А ученикам всё было понятно, они охотно осваивали материал и литературную терминологию, отвечали уверенно, серьёзно, и не только по учебнику.

Однажды в учительской появился весёлый, разговорчивый молодой человек с заполовелым чубом. На хорошем белорусском языке рассказывал минские новости. Он представился мне: “Кореспондент “Настаўніцкай газеты” Микола Сергиевич7” – и захотел посетить мой урок в девятом классе, поинтересовался, что проходим. “Патриотизм в “Войне и мире” Толстого”, - ответил я, а сам подмал: ну, вот и корреспондента подбросили мне, что бы нашёл идейные и методические ошибки и раздраконил в печати. Так нередко готовили к посадке идеологических работников: сначала ошельмуют в печати, создадут общественное мнение, чтобы арест выглядел логичным завершением разоблачения врага и давал зацепку следствию. Но я был не той фигурой, и скорее всего посоветовал ему посетить мой урок сам директор.

В класс мы шли через улицу, и кореспондент вспомнил, что когда-то встречал мою фамилию в печати. Я, видимо, покраснел, но заверил его, что никогла к печати не имел отношения, а фамилий таких множество, особенно на Жлобинщине. Я мобилизовал всю волю и чувствовал, что урок идёт как надо: ученики хорошо знали материал, некоторые цитировали текст романа напамять, с любовью характеризовали героев, не соглашались с некоторыми оценками учебника. Кореспондент вёл почти стенографическую запись урока. Это меня насторожило, я внимательно следил за каждым своим словом и ответами ребят, поправлял неточности. Урок закончился минута в минуту. Кореспондент похвалил учеников и пожалел, что не взял фотоаппарат.

По дороге в учительскую Сергиевич наговорил столько приятного, что сделалось неловко, и в учительской высказал своё восхищение, а хорошие ответы ребят объяснял домашней подготовкой, самостоятельным мышлением почти взрослых молодых людей. Учителя молчали, возможно из ревности или потому, что знали кое что другое. Перед последним уроком директор задержал меня. Значит будет официальный разбор урока. Ан нет. Прафинович Сергиевича, Фрида и меня повёл в свою квартиру при школе. Он пока жил один, семья оставалась в своём доме в Сорогах. Пока говорили ни о чём, на столе появилась бутылка водки, солёные огурцы, кусок сала и хлеб. Я удивился, что впервые попал в такое интимное застолье. Выпили по полстакана, и завязалась оживлённая беседа обо всём и ни о чём. Больше всех говорил Сергиевич, хвалил девятый класс, возмущался, что школа ютится в девяти неприспособленных хатах, и обещал поднять вопрос в печати и в министерстве о строительстве новой школы.

Только мы разлили по второй порции, как кто то постучал в закрытую дверь. Видимо, во дворе был слышен наш разговор, и стук повторился. Быстро спрятали бутылку, закусь прикрыли гзетой, начали закуривать. Парфинович впустил высокого мужчину в роговых очках, сером пальто и хромовых сапогах. С директором он поздоровался за руку, нам только кивнул, попросил прощения “за вторжение”, потому что в сельсовете никого нет, и он, если можно, подождёт тут. Директор расыпался перед ним в любезностях и гостеприимстве, пригласил за стол, но гость отказался, развернул “Правду” и загородился ею.