19 лет

Всё осталось недопитым и недоеденным, разговор завял на полуслове. Сергиевич остался у директора, а мы с Рувой пошли в одну дорогу и до поворотки в его заулок молчали – хорошо знали, из какого учереждения гость прервал наше застолье. Я был убеждён, что после знакомства с капитаном в штатском Сергиевич ничего хорошего обо мне не напишет, но ошибся. Перед майскими прздниками в “Настаўніцкай газеце” появился очерк про нашу школу. Особенно высоко оценил Сергиевич преподавателя русской литературы и учеников девятого класса.

После такой похвалы мелькнула надежда: может пронесёт “чаша сия”. Ведь человеку хочется верить в то, чего ему особенно хочется. А предчувствие давило и давило, я понимал, что хожу на воле последние дни, что невидимый конвой уже следит за мною, да ещё всем нам испортила настроение молодая цыганка: сляпицаю пристала ворожить. Обычно ворожеи врут самое лучшее, а эта, наоборот, напророчила скорую смерть в доме, мне – долгую разлуку, казённый дом и дальнюю дорогу, а потом желанную встречу, а в старости – счастливую жизнь. Я не фаталист, не верю магам и ворожеям, но теперь могу сказать – всё, что напророчила молодая цыганка, почти полностью сбылось.

Май укрыл белой пеной сады, пьянила слодковатым запахом влажная от росы сирень. Алиной маме становилось всё хуже и хуже, она задыхалась и не могла ходить. На праздник её забрали в больницу в конце местечка, недалеко от русской семилетки. Кадый раз от неё Аля приходила печальная и заплаканная. Я расспрашивал внимательную и чуткую докторшу Марию Григорьевну про состояние тёщи. Она только разводила руками и говорила, что медицина пока не всё может, да и лекарств нужных нет. К хлопотам про больную добавилось ещё работы перед выпускными экзаменами – писать билеты по языку и летературе для всех классов, подбирать примеры для разбора, проводить консультации в основной и вечерней школах. Приходилось думать, как посадить картошку, где взять навоз, кто запашет сотки. Говорят же – “паміраць збірайся, а жыта сей”.

XII

Аля стала молчаливая и хмурая, до сумерек пропадала в школе, потом сидела возле больной мамы. За Таней присматривал дед, чтобы не ходила растопыривши руки по рельсам и не лезла в котлован, полный густой смолы.

Восьмого мая по дороге в школу Аля зашла в больницу. Мамино лицо посинело, от каждого слова поднимались брови и широко ракрывались глаза, еле шевелились запёкшиеся губы. Аля прижала к щеке её похолевшую сухонькую руку и не сдержала слёз.

Ласковая добрая мама угасала на глазах. Из последних сил прошептала: “Не плач, доченька. Береги себя и их”. И больше – ни слова. Вытянулась и замерла. Тем утром мы осиротели. Сколько было пролито слёз, даже трудно рассказать. Будто рок карал нас: моя мама умерла в сорок девять, Алина – в сорок семь. Пока живы наши матери, даже поседевшие дети чувствуют себя молодыми. Без матери – каждый из нас сирота, а сиротство старит человека, сгибает его, он черствеет без ласки, хлопот и поддержки самого близкого человека – Мамы. Потеря Алиной мамы была нашим огромным горем. Страшнее смерти ничего нет.

Родни у нас тут не было, а с соседями большой дружбы не заводили, что бы не бросать тень на добрых людей. Никого не приглашали к себе и сами никуда не ходили. Помогали похоронить тёщу Рува Яковлевич, математик Гуринович и физик Неронский. Гроб сбил наш бывший хозяин Змитер Карпиевич, он и могилку выкопал почти сразу за нашим забором. Гроб вынесли на руках, поставили на холмик жёлтого песка, без попа, без речей, молча опустили покойницу в сухую уречскую землю, подравняли холмик, укрыли белыми цветами сирени, постояли, и не верилось, что уже нет хорошего человека и никогда её не увидишь и не услышишь, только в памяти живёт ушедший, пока есть кому помнить.

В хате выпили по чарке за упокой души труженицы Пелагеи, дед едва сдерживал слёзы и успокаивал дочку и внучку. Вспомнили, что сегодня День Победы, налили по чарке за защитника Сталинграда Руву Яковлевича, посидели немного, не зная о чём говорить в такое время, и разошлись. Хата сразу стала пустою.

Таня каждый день носила свежие цветы на бабушкину могилу, меняла воду в банках и впервые поняла, что навсегда потерялп любимую и ласковую сказочницу и хлопотунью. Придавленный горем дед молча сидел и курил одну за другой толстые махорочные цигарки. О чём он думал, что вспоминал, в чём каялся, чем упрекал себя и своих близких, уже не узнает никто. Он знал, что я никогда не был злодеем, врагом своего народа, и всё же страдал, что дочка связала судьбу с таким ненадёжным, загнанным и отринутым человеком. И что она в нём нашла? Старше её, до поры поседевший и полысевший, клеймёный на всю жизнь. Знала, что счастья с ним не будет. Не опомнилась сразу, ринулась за ним, как в омут головой, и их потянула сюда. Может смена климата и каждодневная тревога укоротили жизнь Поле. И вот он остался один на чужой стороне с предчувствием новой беды. Хотя все молчали, она накатывала всё ближе и ближе.