19 лет

В комнату вбежала раскрасневшаяся Таня, схватила за руку и тянет срочно делать штырь коляске. Я посадил её на колени, прижал к себе и объяснил, что дяди не разрешают никуда выходить, что они скоро меня заберут с собой и мы нескоро увидимся. Таня нахмурилась и сильно обхватила меня за шею. “Не расстраивайте ребёнка”, - буркнул каптан. “По-моему, это вы без причины сиротите детей при живых родителях и приносите людям тоько горе. Ну и работёнка у вас…” –“Думайте, что говорите, а то при свидетелях запишем компроментацию органов. Мы выполняем только служебный долг”, - гаркнул капитан. Я попросил Таню, что б тётка Лукерья сбегала в школу и позвала маму, а то поведут, не попрощавшись. Дочка поняла, что эти дядьки делают что то злое, враждебно зыркнула на них и вышла из комнаты. Среди книг капитан нашёл тетрадку с написанною в лагере очень патриотичной поэмой. Он внимательно и долго читал. “Это вы со своей гоовы сочинили?” – “ Немного со своей, немного с чужой”. “Как понимать?” – ”Войны я не видел, а вот написал”. Капитан полистал, повертел со всех сторон, видимо, колебался, забирать или нет, и отложил в сторону. “А где вы прячете белорусские книги?” – “Разве белорусские книги запрещены, что их надо прятать. Они мне просто не нужны. Я ведь преподаю русский язык”. “Не притворяйтесь. Мы знаем, кто вы на самом деле”. – “Я тот, кто есть, советский гражданин со снятой судимостью”. Капитан пощёлкал пальцами, как обычно требуют денег: “Справочку, справочку о помиловании на стол”.- “Её у меня нет, и зря не ищите, только время потратите”. – “Вот какой опытный жук”, - отозвлся Ушаков. Они долго добивались выписки из постановления Президиума Верхоного Совета. Она была надёжно спрятана у двоюродного брата в Минске и потом не раз выручала меня в самых сложных обстоятельствах.

Аля прибежала быстро. Сдержанно поздоровалась, спросила, что мне можно взять с собой. Я попросил принести мою торбу и дать рублей десять денег. Завучу передал подготовленные билеты и примеры по языку и начал собираться. Все встали, будто при выносе покойника. Особенно был угнетён Рува Яковлевич. Он же пришёл с самыми лучшими намерениями, а попал в понятые и расписался в протоколе обыска, хотя ничего не нашли и не забрали. Я ему сказал: “Никогда неверьте, что я преступник. Совесть моя чиста”. – “Не говорите лишнего. Следствие всё выяснит”, - прервал меня капитан. “О, я знаю, как оно выясняет”.

Копию протокола обыска отдали Але и пояснили, что по всем вопросам надо обращаться в бобруйское областное управление НКВД. Мою торбу перекинул через плечё тесть, Таня вцепилась в мою руку и пошла рядом, с другого бока шла понурая Аля. Понятых отпустили домой. Рува несколько раз оглянулся, а Пигулевский, не поднимая головы, подался в свою сторону. Соседи с обоих сторон улицы побросали посадку картошки и делать гряды , повисли на заборах и на калитках и смотрели, как чекисты ведут “замаскированного учителя-преступника”. Я остановился около кладбища напротив свежей тёщиной могилы. “Не останавливайтесь”, - прошипел капитан Шевцов. “Я только попрощаюсь с могилой тёщи”. – “Не положено”.- “Можете стрелять”. Я спокойно дошёл до могилы, снял кепку, встал на колени и постоял несколько минут, склонив голову. Аля ждала меня с полными глазами слёз. “Возьмите жену под руку и не устраивайте демонстраций”, - командовал капитан. Ушаков шёл молча, опустив голову. “Это вы демонстрируете, будто преступника поймали. Раньше хватали ночью, а теперь не стесняетесь днём”. Со всех дворов на нас смотрели люди, старые украдкой кивали головами, Рымарчук даже снял шапку, бухгалтер пивзавода Севрук помахал рукой, бобылка Соболева стояла около своёй землянки и плакала навзрыд, крестя дорогу.

Процессия была живописная: посреди улицы худой дед шёл с моей торбой на плече, я вёл за ручку Таню, рядом опустив голову, шла Аля. Встречные сворачивают, оглядываются, некоторые кивают головами. Ведут в сельсовет, около него уже много народу – рядом магазин, ресторан, школа, всем интересно поглядеть на учителя-арестанта. Видно, хитро маскировался, что только, что только теперь поймали. В раскрытых окнах школы ученики ждут консультации. Я никогда не опаздывал, а теперь они два часа даром прождали меня. Увидели, выбежали, остановились поотдаль и испуганно смотрят. Может не так жалеют меня, как боятся, что экзаменовать будет кто то чужой и, наверное, придирчивый.

Около совета стоит полуторка, а в своём кабинетике ждёт председатель сельсовета Сымон Гуринович. Он как то виновато смотрит на нас. Капитан Шевцов позволил мне написать доверенность на получение зарплаты и отпускных. Гуринович заверил их. “Зачем народ толпится?” – спросил капитан. Будто оправдываясь, председатель пояснил: “В магазин селёдку привезли, и в ресторане что то дают, они и толкуться, а тут… вот они…”