19 лет

Мы остановились возле конторы артели «Прогресс». Ну и контора! Тесный закопченный угол в деревенской хате, с железной печкой посередине и двумя обшарпанными столами. Принял нас коренастый широколицый технорук Проня Крестьянов — в ватных штанах, телогрейке и подвернутых катанках — и сухой, с лицом праведника, давно не бритый бухгалтер Тихон Каргополов. Проня поинтересовался, откуда мы, что умеем делать, где работали. Мастера толково рассказывали о своей квалификации, а мне, как тому самозванцу, было жарко и погано. Плел что-то про комбинат, а сам думал, что не отличу уже, пожалуй, отборник от шерхебеля. Настоящей находкой для артели оказался гончар Мартынов, с ним у «Прогресса» открывались новые перспективы. «Но куда же вас, пристроить, мужики?» — почесал затылок технорук. «Позови Варьку, Настасью, Фимку и Минадору. Вдовы они справные, от мужиков не откажутся»,— посоветовал бухгалтер. Спустя полчаса нас придирчиво рассматривали четыре женщины в тёплых платках — две в тулупчиках, одна в плюшевке, ещё одна в телогрейке. Широкобёдрая, глазастая и болтливая Настасья Еремина сразу же ухватилась за Мартынова и увела его. Вацлава выбрала себе Варька Керпиха — бабёнка с мелкими чертами лица и мышиными глазками. Оставшиеся две женщины, сочувственно глядя на нас, покачали головами и подались к двери. «Куда же вы, бабоньки?» — подхватился Проня. «Настояшых мужиков Настасья с Варькою зацапали, а нам доходяг оставили. Может, на полати ты их будешь подсаживать? Одни штаны, и те невесть на чем держатся»,— отрезала та, что помоложе, и обе шмыгнули из конторы.

А мы, забракованные и смущённые, смотрели на растерявшегося Проню. Он лишь развел руками. «Видать, этим «ласицам» не квартиранты, а добрые жеребцы нужны»,— подал голос Дмитрий Степанович. Проня ответил с пониманием, на полном серьезе: «Засухостоились бабы, порой и подлетками не брезгуют. Но вы и вправду тощи, что святые угодники… Куда же вас деть, мужики?» — «До понедельника пусть у меня поживут,— предложил бухгалтер, — а там, может, Кузьмича или Митрофановича уговорим». Он вылез из-за стола и, прихрамывая, подошел к полушубку, висевшему на стене, надел старую солдатскую шапку, буркнул: «Пошли» — и повел длинной улицей в самый конец села.

На задах огородов дымились бани, пахло дымом, отсыревшей сажею и распаренными вениками. Мы аж замерли, увидев на протоптанной в снегу тропке женщин в одних исподних сорочках, простоволосых, в опорках на босу ногу. Они медленно шли, перешучиваясь, осыпая друг дружку снегом, и над раскрасневшимися телами курился пар. Впрочем, пожив здесь, мы и не то увидали, и не к тому привыкли. .

Солнце зашло, залив край неба густым клюквенным соком. Встречные здоровались с Каргополовым и спрашивали, кого это он ведет. «Ссыльных в артель пригнали. Веду ночевать». Про нас, как про глухонемых, говорили в третьем лице.

В чистой, с выскобленным до желтизны полом, избе было тихо, уютно и тепло. В кухне нас встретила высокая, длиннолицая хозяйка в овчинной безрукавке. «Принимай гостей, Алексеевна»,— как-то виновато молвил хозяин. «Не помню, чтоб звали кого,— не очень-то приветливо, но и без злости ответила Алексеевна.— А коль пришли, раздевайтесь и проходите. Откуда же Бог принёс?» — «С Расеи они (у сибиряков всё что на западе за Уралом - Расея). Ссыльных в артель пригнали, а на постой никто не взял. Пускай у нас до понедельника побудут».— «А у Прони, что ж, изба мала?» Каргополов по-мальчишески шмыгал носом, а мне хотелось бежать куда глаза глядят. Летом в стог сена зарылся бы, под кустом бы нашёл ночлег, а по такой стуже куда денешься?.. Терпи, вдовы забраковали и здесь не радуются тебе. Изгои, никому не нужные. Сели робко на краешек скамьи, молчим: от бессонной ночи в холодном клубе, изнурительной дороги в мороз ни руки, ни ноги, ни язык не шевелятся. Свернуться бы на полу и уснуть, однако нам предложили сперва баню. Вспомнились санпропускники, вошебойки, дезокамеры, обработка бритвой лобков и подмышек. Для большего унижения мужчин нередко брили женщины, а женщин — мужчины. Выходит, и тут перво-наперво решили вымыть постояльцев. Хозяин разделся до исподнего, сказал и нам «разбалакаться». Мы постеснялись и пошли за ним, одетые, в конец двора.

Вместо предбанника — несколько приставленных к стрехе жердей, забросанных картофельной ботвой. Под ногами почерневший снег. Здесь мы и разделись, протиснулись в низенькую дверь и очутились в жаркой темноте. Хозяин зажег коптилку и поддал пару. Он долго истязал себя веником, стонал и приговаривал: «Ой, баско, ай-яй!» Мы же боялись выпрямиться, чтоб не обжечь уши. Покрутились возле полка, кое-как ополоснулись и выскочили в «предбанник». Едва натянули жестяное от прожарок белье на мокрое тело. Потом уже увидели, что руки и локти черны от сажи — собрали с закопченных стен и косяков.