19 лет

В камере шестьдесят десятников. И кого здесь только нет! Такого разнообразия лиц, характеров, биографий и судеб вряд ли где ещё найдешь. Тюрьма равняет всех, и каждый — индивидуальность. Тут брат и муж сестры бывшего Председателя Совнаркома Голодеда, сама же сестра — где-то в женской камере. Брат — гомельский шофер, сестра с мужем колхозники, получили по десять лет за связь с «врагом народа». Тут рассудительный и интеллигентный начальник погранзаставы Вдовин, маленький, лысый, с горящими черными глазами политработник в высоком воинском звании Ковтун — наш главный утешитель. Он смолкает только когда спит. К нему идут как на исповедь. Каждому в беде и несчастьи нужно сочувствие и утешение, их находят у Ковтуна. Он обычно сидит поджав ноги на застеленной шинелью железной кровати, говорит и говорит, пока не осипнет. На полу возле Ковтуна место кавалерийского лейтенанта со странной фамилией Афтор. На нём синяя венгерка, сбитая на ухо фуражка без звездочки. Отдельный угол занимают работники могилевской конторы «Заготзерно» Радкевич, Холоденко и Френкель. За стеною, в камере смертников, ожидает исполнения приговора их товарищ Домбровский. Их судили за клеща в зерне. Он там водился испокон веку, а нашли — и вместо клеща принялись уничтожать работников заготовительных контор, техноруков, заведующих элеваторов.

С лета 1937 года в тюрьмы пошли железнодорожники, от начальников дорог до стрелочников. На допросах они «признавались», что готовили диверсии, а потом плакали, что подвели сами себя под «вышку». Болтался по камере обнаженный до пояса, но с галстуком на шее и в черном берете, не то контрабандист, не то спекулянт из Польши. Он и в камере был первым комбинатором.

У стены плотно сидели на своих сидорах колхозные «тракцисты», «вражеские гитаторы» и «саботажники»: матюкнул соседа, члена сельсовета, — имеешь десятку за оскорбление советской власти, посочувствовал раскулаченному «отказнику» — иди следом за ним. Колхозники держались обособленно, они вспоминали, какие у кого были коровы, каких растили жеребцов, где лучше родила гречка, а где — просо. И почти у каждого была общая слабость - выменивать барахло на пайки хлеба. Сами пухнут с голоду, но в котомки прячут и прячут выменянные рубахи, свитеры, жилетки, исподнее. Они верят Ковтуну, что скоро попадут домой с дармовыми, считай, пожитками. Надеются, ведь трезвый ум не может согласиться, что можно карать ни в чем не виновных.

Главный комбинатор в камере – голый контрабандист с галстуком. Снует по камере и всем прислуживает согнутый, с маленькой сухой головкой и всегда открытым ртом Филя. Возраста неопределённого, за что сидит, не говорит. Он выносит парашу, его берут надзиратели за миску баланды мыть уборную. Вспоминается Пастернак: «Сколько типов и лиц». А в тюрьме особенно.

Весь день камера гудит и кипит, как муравейник. Сквозь зарешёченные и закрытые «намордниками» окна залетают с улицы шум, смех и голоса. Там иной мир, там счастливые люди, они живут и не ведают, что их ожидает завтра. Когда-то так смеялся и я, мой смех, наверное, тоже слышали мученики в подвалах таинственно-зловещего дома на Советской улице.

За час до обеда настает особенное оживление: все снуют, как голодные звери в клетках зоопарка. В два часа, в коридоре раздаются стук, топот, голоса, слышно, как таскают по цементному полу дежки; доносится запах турнепса и брюквы, противный и желанный. Два уголовника-баландёра вносят ушат горячего пойла. Люди выстраиваются друг за другом. Староста следит, чтоб никто не «закосил» лишнюю порцию. Находятся и «шакалы»: они скоренько опорожняют миски и протискиваются к деже с миской под рубахой, один заговаривает зубы баландёру, второй лезет миской, черпает гущу и, давясь, обжигаясь, глотает ее. Бей, вырывай — не отберёшь.

После обеда все расходятся по своим углам, сбиваются, как теперь говорят, по интересам. Вспоминают, что было, чего не было, славную и сытую жизнь на воле. У некоторых просыпаются способности рассказчиков-импровизаторов. Они по нескольку дней рассказывают «романы» вроде «Приключений Никодима Дизмы», «Тайны острова Святой Магдалены». И чем больше врут они про роскошные дворцы, бешеную любовь принцессы к бандиту, про смелые налёты на банки и невероятные побеги, тем внимательней их слушают. Одним из лучших «романистов» оказался бывший корреспондент «Известий» Володя Межевич, и в камере у него непререкаемый авторитет. За это он освобождён от выноса параши и сбора посуды. Уголовники слушают разинув рты, и он известные сюжеты расцвечивает такими пикантными подробностями, что у бедняг занимает дух.

По вечерам стихийно начинались самодеятельные концерты. Василь Шашалевич запевал своим красивым тенором:

Спускается солнце за степи,

: Вдали золотится ковыль,

Колодников звонкие цепи .

Взметают дорожную пыль.