19 лет

Обидно было, но я терпел. А вскоре перешел в бригаду Кувшинова и мы подружились с тем дневальным. Я снова стал кольщиком дров. Здесь было намного тяжелее, чем в режимной бригаде Лебедева: десять часов вкалывали на повале, но если ночью подавались вагоны, нашу работящую бригаду поднимали первой и гнали на вахту. Там долго дожидались конвоя, колотились и скулили от жестокой стужи и ветра. Подносили древесину за сотни метров. Покуда несешь охапку дров или рудстойку, уснешь на ходу, механически переставляешь ноги по трапу, спотыкаешься, падаешь, теряешь дрова, собираешь их, бросаешь в вагоне и, сонный, плетешься обратно к штабелю. Не: раз думалось, что в шалмане хлопцы давно небось спят или режутся в карты, а тут… Однако я не жалел, что распрощался с ними: я уже чувствовал, как душа обрастает грязью, а порочность нравов, жестокость, воровство, разврат и извращенность угнетали и возмущали. Я часто задумывался, что их, на первый взгляд нормальных ребят, сделало такими. Ведь были октябрятами и пионерами, учились, читали Пушкина и Гоголя, Горького и Гайдара. Что искорежило их жизни? Кто виновен в беде этих парней, а тем паче — девушек? Внешних причин было много, и у каждого свои. Все уголовники придумывали себе красивые биографии, были детьми никак не меньше, чем «генералов», «академиков», «знаменитых» артистов. Врали мастерски — и сами начинали верить в свои легенды, а преступления обставляли такими подробностями, что и в детективных романах не сыщешь.

Порою я встречался с ними, завидовал, что они идут в зону, а мы на погрузку. «Что, в праведники записался? Ну, давай, давай, студент, чеши в фитили, сосновый бушлат тебя ждет». Хоть было и тяжко, но на душе — чище и светлей.

НЕВОЛЬНИКИ – АРТИСТЫ

В лебедевском шалмане я познакомился с самым авторитетным уголовником нашего лагпункта, классным фармазоном Иваном Ивановичем Водопьяновым — такие имя и фамилия были у него теперь. Стройный, даже изящный, в добротном синем френче, всегда выутюженных брюках и желтой хромовой фуражке. Смуглое лицо восточно-цыганского типа было симпатичным и привлекательным. Манеры аристократа, артистизм в поведении, совершенный литературный язык, прекрасное знание поэзии выделяли его в лагерном многолюдье. Официально он числился дневальным, хотя ни разу и не держал в белых ухоженных руках с длинным ногтем на мизинце ни голика, ни дужки ведра. За него все делали «шестёрки» — служки поневоле. Иногда его направляли в лес. И дня три-четыре он сидел там возле костра, время от времени бросая «шестеркам»: « Эй ты, фитиль, подбрось сушняка!..» «За разгонку дыма» бригадир выводил ему в рапортичках по сто пятьдесят процентов. Но и такая «работа» ему скоро надоедала, он нагонял себе температуру и неделями кантовался «по болезни».

Культурно-воспитательная часть лагеря порою устраивала на сцене в

столовой вечера художественной самодеятельности: работники бухгалтерии на балалайках и мандолинах играли «Широка страна моя родная», «На сопках Маньчжурии», попурри из современных песен. В большинстве концертов выступал и Иван Иванович. Он не декламировал, он мастерски играл «Сумасшедшего» Апухтина, монолог барона из «Скупого рыцаря», с пафосом читал «Стихи о советском паспорте». Это был актёр божьей милостью. Профессия афериста требовала тонкого артистизма, полного перевоплощения в учёного, журналиста, актера, инженера. В доверие он входил сразу. В поездах, на вокзалах, в аэропортах его просили «посмотреть минуточку вещи», женщины отдавали свои ценности, и никому и в голову не приходила мысль о действительной специальности этого обаятельного молодого человека. Он никогда не хвастал своими приключениями, был вообще немногословен, но негромкие его команды выполнялись каждым уголовником мгновенно. В их мире он был некоронованным королем. Его разыскивали от Бреста до Владивостока, и он, поводив за нос оперативников исчезал, как в шапке-невидимке, чтобы выступить с гастролями в тылу погони. В карты он мог выиграть всё, что захочет.

Я подружился с Водопьяновым ещё в шалмане: нас свела любовь к поэзии. И когда у знакомых работяг что-нибудь пропадало они обращались за помощью ко мне. Я шел к Ивану Ивановичу. Он ничего не обещал наверное: «Если удастся выиграть — верну, и не спрашивай с кем играл. А не удастся — извини…» И часто возвращал украденную вещь без выкупа.