19 лет

Чтоб немного успокоить народ и как-то оправдать свои злодеяния, в 1939 году, хоть и с набитым ватой ртом, но заговорили о «перегибах в работе органов внутренних дел». Нашли и наказали виновных, но аресты продолжались своим чередом. Весной сорокового года почти всем «нацдемам» сообщили, что приговоры по нашим делам отменены и дела отправлены на дорасследование. Вскоре вызвали на пересмотр дел Межевича, Токарчука, бывшего артиста Антона Згировского и преподавателя Платона Жарского. Все были уверены, что теперь они окажутся на воле. Прощаясь, мы давали им адреса родных и просили написать нам. Мы ждали своей очереди,когда позовут «на вахту с вещами».

Все валилось из рук, а дни тянулись медленно. Хотелось скорее вырваться из этой адовой работы, доказать свою невиновность людям, которые разберутся и поверят тебе, строили самые смелые планы и завидовали друзьям, вызванным на доследование.

А судьба наших друзей сложилась трагично. На «дорасследовании» их продержали до самого начала войны. Когда запылал и начал рушиться под фашистскими бомбами Минск, часть арестантов погрузили в товарные вагоны и повезли обратно на восток. Остальных под бомбсжками огромной колонной погнали по Могилевскому шоссе. Около Червеня конвой прознал, что магистраль перерезана немецким десантом и понял — надо спасаться самим. : Начальник конвоя приказал «бытовикам» оставаться на месте, а политическим отойти в сторону. Наивные и честные люди послушно отошли. «Бытовикам» велели расходиться. Те рванули кто куда, а по «контрикам» дали залп. В этой группе вместе со многими товарищами погибли прекрасный актер Антон Згировский и еврейский поэт Зелик Аксельрод; переждав, из-под трупов выбрался легко раненный критик Рыгор Берёзкин. Он дошел до Могилева, в военкомате соврал, что выскочил из горящего Минска без документов, стал солдатом и всю войну провоевал на огненных рубежах от Волги до Берлина, получил капитана, а после Победы… досиживал в лагере срок.

Межевичача с Токарчуком целый месяц везли в Сибирь. По дороге выбрасывали трупы, на редких полустанках давали по селёдке, но не было воды и люди таяли как свечки. Едва способных двигаться, привезли в тобольскую тюрьму. Начались повальные цинга и пеллагра. Что это за болезнь— пеллагра — знает не каждый врач. Должно быть, в самом названии заложена л а г е р н а я основа. При пеллагре на живом теле разрушается ткань, вылезают ребра, видно, как дышат легкие, организм не усваивает пищу, человек разлагается заживо в полном сознании. От пеллагры в Тобольске умер Юрка Токарчук, честнейший и талантливейший журналист, каких я только встречал.

А Володю Межевича спасла санитарка тюремной больницы черничным отваром. Он выжил, после XX съезда КПСС был реабилитирован и восстановлен в партии, а в ту пору дорасследованием и пересмотром дел никто не занимался. Их держали в тюрьмах до пеллагры, потом списывали. Тех, кто выживал, отправляли ещё дальше в погибельные лагеря! А группе преподавателей Витебского и Могилевского пединститутов в два раза увеличили срок. Таким вот вышел «пересмотр», такой была очередная бессовестная ложь.

А мы завидовали своим друзьям, вызванным «по протесту прокурора», сами надеялись до начала войны — и ничего не знали об их ужасной судьбе.

На шестом лагпункте нас, старых товарищей, осталось только трое — Розна, Пальчевский и я. От жары и непосильной работы у меня часто распухали ноги, становились как налитые. Надавишь пальцем — ямка и через полчаса не затягивается, на ее месте остаётся синяк; не хотят гнуться ноги в коленях, шкандыбаешь, как на ходулях. В таком состоянии меня на несколько дней освободил от работы старый земский фельдшер, сердобольный Изот Иванович Цимбалюк. В лагере говорили: «День кантовки — месяц жизни». И каждый мечтал правдами и неправдами «закосить» освобождение и хотя бы день прокантоваться в зоне. Одни шли на кухню качать воду, перебирать картошку, чистить треску за лишнюю миску баланды, другие латали свои обноски в бараке, отсыпались, набирались сил для «ударной работы».

Мы спали рядом и ели из одного котелка с моим давним другом Алесем Розной. Когда-то мы печатались с ним в «Беларускім піянеры», мечтали о счастливой литературной судьбе, потом учились в одной группе пединститута, и вот «счастливая судьба» свела нас на лагерных дорожках. Всё, что у нас было, делили до последней крошки. Оставшись в зоне, к приходу Алеся я из посылочной крупы варил кашу, либо кулеш. Однажды, помешивая в котелке, услышал какую-то суету. Оказалось, надзиратель с помощью дежурных вздумал согнать всех к вахте на поверку. Я спрятал недоваренную кашу на нарах и поплелся вслед за всеми. Из изолятора вывели человек пятнадцать — ободранных, обшарпанных, бледных, как ростки картошки в погребе.