19 лет

Самойлова вновь повезли к профессору Бурцевой. Больше на нашем лагпункте он не появился. Лагерный «телеграф» работал безупречно, о лютости Самойлова знали на каждом лагпункте, его прикончили в какой-то северной командировке — и виновного не нашли.

Командир взвода Русаков по приказу командования вооружённой охраны «за умелое и оперативное укрепление дисциплины на Лагпункте № 9» был награжден именными часами. Маленький, длинноносый, похожий, на грача, идя по зоне, он высматривал, казалось, новую жертву.

А вскоре на вахтах почти всех лагпунктов зазвучали выстрелы. Зимою 1942 года Берия подписал приказ: «Невыход на работу без уважительных причин является контрреволюционным саботажем. Саботажников расстреливать на месте». В воспитательных целях приказ надо выполнять, ибо спросят: «А как у вас выполняется приказ товарища Берия?» От пули могла спасти лишь высокая температура, всё остальное было не в счет, если руки-ноги целы. И людей с резями в желудке, с аппендицитом, сердечным приступом выгоняли на вахту, напомнив трижды приказ, а бедняги не то что идти — ползти не могли. Обычно говорили: «А, прикидывается, гад», били ногами и пристреливали лежащего. На моих глазах убили парнишечку лет восемнадцати из Воронежской области Ваню Синякина, двух красивых уголовниц Нюрку Пекареву и Надьку Вдовиченко.

Месяца через три приказ всё же отменили, потому что тупые, воспитанные на непримиримости к врагам народа, командиры взводов могли отстрелять больше, чем планировал сам Лаврентий Павлович. Кто бы тогда валил лес, вытёсывал ружейную болванку, грузил эшелоны? Планы были железные, их необходимо было выполнять, как говорил начальник производства Бойченко, шагая по трупам.

СУМЕРКИ

В войну даже солнечные дни казались сумеречными. На лагерь навалился голод. Кормили турнепсом и отрубями, нормы росли, а пайка уменьшалась, лесосеки отступали дальше и дальше. Пока добредёшь, не остается сил на работу, а шевелиться надо, и не лишь бы как. Хоть ляг пластом, а норму дай.

Моим напарником на повале был воронежский колхозник, тщедушный, всегда с мокрым носом Ваня Тарасенко. Хоть и не очень силен, зато выносливый и старательный мужичок.

Чтобы выполнить план, в конце месяца начальник выгонял на повал «придурков». Рядом с нами пилили новый лекпом и киевский парикмахер Петька Самойлик. Он проводил «санобработку» новых этапов и бригад, пригнанных в баню,— одинаково брил подмышки и лобки и мужчинам, и женщинам. Даже этим унижением напоминали, что ты не человек, не личность, только рабсила. Рабами были, а сил уже не было.

По вызову начальника Петька бегал к нему в кабинет: брил, стриг, делал массаж и тешил клиента скоромными шуточками и непристойными анекдотами. За прилежание ему хватало хлеба и к хлебу.

Он был классным мастером с бритвой, и совсем беспомощ-ным с пилой. Однако, коль пригнали в лес, хочешь не хочешь, пошевеливайся. Спилили они с лекпомом ёлку, она крутанулась на пне и пошла не в ту сторону, прошумела лохматыми ветвями и зависла на высокой березе. Стоят, глядят незадачливые лесорубы и не знают, что делать. Спросили совета у меня. «Да очень просто, спустите вон ту осинку, она и собьёт ёлку». Послушали, спустили, а она зацепилась за еловые сучья и тоже висит. Пригнулась береза, потрескивает, от ствола на изгибе откололись длинные щепы, но стоит и держит два дерева. «Спустите ещё одну берёзку, наверное, она собьет этот шалаш». Спустили, но первая береза стоит, держит всю навись. А рядом люди, может подойти и десятник, в одночасье берёза не выдержит и накроет кого-нибудь.

Мартынюк и Самойлик просят о помощи. Что тут поделаешь?.. Единственный выход — подрубить березу и успеть отскочить, пока будут падать сцепившиеся деревья. А если не успеешь? Однако захотелось вдруг доказать этим придуркам, чего стоит настоящий лесоруб. Рискованно, конечно. Но чем я, собственно говоря, рискую? Жизнью? А зачем она, кому нужна? Не сегодня, так завтра загнешься. Осядешь наземь, как тот Ангел Рубежу, возле вахты и всё, вывезут за конбазу с биркою на ноге, и никто не узнает когда ты и куда пропал, ведь никому не нужен, единственная близкая душа давно отказалась, сына не уберегла, и саму, должно быть, завертела война. Просился на фронт, и там не нужен. Так чего тянуть лямку, тянуть страдания? Чтоб заживо догнить потом с пеллагрою в больничном бараке?.. Все это промелькнуло в голове пока осматривал шатёр из зависших деревьев. Горемыки - лесорубы с опаскою поглядывали на своё «сооружение» и с надеждою на меня. Хочешь не хочешь, а свалить эту западню надо, отступать некуда.

Мой напарник испуганно буркнул: «Не лезь, дурень, убьёт. Давай допилим свою березу, а та сама упадет». Но меня подзуживал дурной азарт: не прибьет, так малость поломает ребра, а попасть на больничную койку — мечта каждого арестанта. « По три закрутки махорки с каждого — и свалю»,— поставил я свои условия. «Вали. Дадим по четыре».