19 лет

Храпят санитары в прихожей больницы,

Задернуты шторы в кабинке врача,

Светает. На тумбочке мёртвой певицы

Слезится и гаснет кривая свеча. (24.11.44.)

ОДНОКЛАССНИЧЕК

Часто в бухгалтерии и в кабинете начальника доводилось слышать: «Если упросим… если уговорим… если уломаем товарища Сушкова, будем с вагонкою, с обрезным брусом». Фамилия «Сушков» повторялась на каждом совещании.

На станции Лапшанга, при шестнадцатом лагпункте, была основная лагерная лесопилка, и ею командовал некий всемогущий Сушков. Все лагпункты зависели от него. И тем более новые — пиломатериалы были необходимы позарез для строительства бараков. Лагерь разрастался вдоль железной дороги и в глубь тайги. Тысячи делянок, вырубленные подчистую, зарастали чернолесьем; на них шумели и падали одинокие семенники, догнивал валежник. На новые, еще не достроенные лагпункты прибывали и прибывали свежие этапы. Хотя какие они там были «свежие»? Худые, истощенные в тюрьмах, на следствиях и в пересылках люди пусть и стояли на ногах, однако без опыта и силы о нормах на повале нечего было и говорить.

Появились окруженцы в обмотках, в укороченных шинелях без хлястиков, петлиц и ремней. Прибывали старосты и полицаи с освобожденной Воронежщины, красавицы из отбитых у немцев городов Крыма. Вновь ставили палатки и кое-как расселяли новый «контингент», и вновь к Сушкову стучалось начальство с нарядами и лимитами управления, и вновь он безжалостно кромсал их и сокращал.

Вольнонаемная администрация лагеря пополнялась уволенными в запас ранеными фронтовиками и эвакуированными женщинами. В первое время, пока они не поняли, что обладают неограниченной властью над арестантами, они были участливыми и обходительными, особенно со старшими по возрасту и интеллигентными зэками.

Для вольняшек придумывали должности, каких прежде не было. Организовали, например, взвод надзирателей за соблюдением внутреннего режима, и по ночам они шастали из барака в барак, стояли на страже монастырской морали, боролись с воровством. Но чем больше усердствовали надзиратели, тем больше было нарушений, появился даже спортивный интерес обвести вертухаев вокруг пальца.

У начальника появился заместитель — младший лейтенант Надеждин. Маленький, с вытянутым веснушчатым лицом и утиным носиком человечек, он припадал на правую ногу. Сперва у него не получалось крыть шестиэтажными матюгами, но довольно скоро он приобрел это необходимое в лагере качество. Недавно были введены погоны, и он бережно носил их, как и новенькую чекистскую фуражку с голубым верхом. Я долго не мог привыкнуть к погонам, помнил то время, когда «золотопогонников» ставили к стенке и когда погоны разрубали конармейской саблею вместе с офицерским туловищем.

Туманным оттепельным вечером дежурный привел меня в сумеречную комнатку Надеждина. По дороге никак не мог взять в толк, в чем я провинился и какая ждет кара. Я вошел и доложил по форме: по вашему вызову заключенный такой-то явился. Надеждин, выделяясь на фоне окна, сидел, как всегда, в фуражке, а за приставным столиком — кто-то неизвестный. В потемках лишь вспыхивал огонек его папиросы. Незнакомец переспросил: «Так как, говорите, ваша фамилия?» Я повторил по складам. «Откуда вы?» И на это я ответил. «В какие годы учились в школе?» Этот допрос и подчеркнутое обращение на «вы» ничего хорошего не обещали. «А своих одноклассников помнишь?» — «Какое это имеет значение? Да и выбили у меня всё из памяти».— «Кто выбил?» — налетел Надеждин. «Блатные и бандиты на этапе и в шалмане»,— нашелся я. «Вспомни, Сергей, с кем учился?» — опять удивил меня и озадачил незнакомец. Подумалось, уж не новый ли «кум» из меня что-то хочет вытянуть? Даже на следствии никого не интересовали мои школьные товарищи. Неужели кто-то из них засыпался и назвал меня?