19 лет

Незнакомец встал, щёлкнул выключателем, я зажмурился от яркого света, прикрыл ладонью глаза, чтоб прийти в себя и осмотреться. Напротив стоял невысокий широколицый человек с глазами навыкате, в суконной гимнастерке с широким отложным воротником, глядел на меня и улыбался. «Меня ты хоть узнаешь?» — «Кажется, видел, но вот где и когда — не припоминаю. Не знаю, что от меня вам надо».— «Здесь вопросы задаем мы. А твоя обязанность честно отвечать»,— вмешался Надеждин. «Знаю, чистосердечное признание… и так далее… В народе на это говорят: кось-кось и в оглобли».— «Эх, Сергей, Сергей! Как же тебе не стыдно! Кто затянул тебя в это болото контрреволюции?» — «Следователи Довголенко и Серашов, а судья Карпик подтвердил и повесил срок». «Ну ты даешь! Ха-ха-ха! — развеселился мой собеседник. - А Павла Сушко ты помнишь?» — «Конечно. Первый активист в школе, Авангардом его дразнили, и сестру его Анюту помню». «И теперь не узнаешь? Я же — Павел. Никогда не думал, что и ты попадешь сюда. Ты же был такой оратор. Все завидовали тебе. Выходит, враги не обминули и тебя. И ты поддался. Эх, Сергей, мне стыдно за тебя».— «Зато мне нечего стыдиться. Я и сейчас такой жё, как и тогда, в комсомоле, и таким умру. А следователи на моей беде выполнили план, получили повышение, а может, и по орденку… Я могу идти?» — «Подожди…» — «Если вам, гражданин Сушков, захотелось потешиться над горем каторжника, так их на лагпункте без меня хватает». Повернулся к Надеждину: «Разрешите идти, гражданин начальник, не то останусь без ужина».— «Узнаю твой характер. Ты и в школе был гонористым. Вершики сочинял, на сцене играл, задавался перед нами. А теперь мы поменялись ролями»

Я перебил его: «Узник и тюремщик».— «Э-э, не забывайся. Я не тюремщик. Я вольный инженер в системе ГУЛАГа».— «Меня оговор загнал сюда, а ты по собственному желанию полез за колючую проволоку и каждый день смотришь на страдания невинных людей». «Молчать! — гаркнул Надеждин.— В изолятор захотел?» — «Затем и вызвали, что там недокомплект?» — «Заткнись! И тут пропаганду ведешь!» — «Не надо, Хрисанф Никанорович, успокойтесь. Как-никак, а он мой бывший однокашник. Услышал я знакомую фамилию, ушам своим не поверил. Неужто он? И не ошибся, к сожалению. Значит, и ты со своими стишками достукался? Делом надо было заниматься, а не дурака валять. Ну что ж, иди, честно искупай свою вину».

Я вышел не простившись. Сердце колотилось и тахкало в ушах. Так вот кто такой недосягаемый товарищ Сушков! Давний троечник Павлик. В школу он ходил в сапогах, домашнего пошива галифе и френче с накладными карманами. На комсомольских собраниях распинал детей «состоятельных родителей», а его мать Амиля Сушко была штатной делегаткой на всех районных митингах и собраниях. И тоже ходила в хромовых сапогах, в неизменной красной косынке и с «козьей ножкой» в зубах. Она громила шляхетские застенки (хутора), раскулачивала упрямых соседей, с началом коллективизации ей выдали наган. Болтали, что она с ним и спала, опасаясь нападения враждебных элементов. Грамоты хватало на подпись «Суш», а вместо «ко» ставила загогулину. Однако она очень скоро освоила все модные лозунги и политику «настоящего момента», знала, кто главный враг, кто подпевала и прилипала, кого и как надо уничтожить. Каждую речугу обыкновенно начинала так: «Товарищи, граждане и вы, несазнацельная маса! У настоящий мамент у каждой щели притаился враг нашей савецкай уласци!..» И во имя мировой революции за горстку колосков сдавала голодных женщин по указу от седьмого августа 1932 года на десять лет, а их детей отправляли побираться. Коллективизацию она проводила не меньше, чем на 102%. Мужики издевались за глаза: «Амилька и покойников обобществила».

В лагере я не знал ещё, что и Амилю вместе с районным начальством взяли, судили в нардоме и сгинула она вместе со всеми. Павлик, видно, подчистил анкету, добавил к фамилии «ов» и спрятался в этой смертоносной системе.