1917, или Дни отчаяния

– Шансов нет, – Рутенберг морщится от боли в плече. – Итак намолотили изрядно. Жаль ребят… Все пропало, товарищи…

– Не надо больше крови, – выдавливает из себя Коновалов.

– Довольно, – поддерживает его Терещенко. – Передайте защитникам, чтобы сдавались. Незачем умирать без толку… Помощи не будет.

– Сдавайтесь, – подтверждает Кишкин. – Это мой приказ!

– Опять под арест, – недовольно цедит Вердеревский, закуривая очередную папиросу. – Надоело уже. Вы сажали, эти теперь посадят.

– Ну вот, – негромко говорит Пальчевский. – Все завершилось… Приятно было работать с вами, товарищи.

Шум за дверями нарастает, снова распахиваются створки, и в комнату вваливаются вооруженные люди, их много, и они заполняют помещение полностью, сгоняя министров и военных в центр кабинета, словно собаки – отару овец. У раненого Рутенберга выбивают из рук револьвер.

Рассекая толпу, словно крейсер волны, перед Временным правительством встает щеголь в фетровой шляпе, длинном шарфе и расстегнутом длиннополом пальто.

– Где здесь члены Временного правительства? – говорит он весело.

– Временное правительство здесь, – отвечает Коновалов. – Что вам угодно?

– Объявляю вам, что вы арестованы. Я – председатель Военно-революционного комитета Антонов.

25 октября 1917 года. Зимний дворец

Шкаф в одной из мансардных комнат для прислуги. В нем Маргарит Ноэ.

Она сидит, забившись в угол шкафа, закрытая от посторонних взглядов висящими платьями и пальто. Дверца чуть приоткрыта, и Маргарит в щелку может видеть происходящее в комнате.

Она слышит звуки перестрелки, глухие взрывы гранат, а потом все затихает. Выстрелы становятся одиночными, редкими. Крики, правда, продолжаются. Слышны звуки шагов, по этажу несколько раз пробегает кто-то, громко топая сапожищами.

Потом слышны радостные крики. Это ревет толпа под окнами.

– Что, суки? Попались?

– Министры сраные!

– Наели себе морды!

– Бей блядей! Предатели! Немецкие подстилки!

Маргарит зажимает себе уши руками, но не выдерживает, выбирается из шкафа и выбегает из комнаты, к окнам, выходящим на Дворцовую.

Там беснуется толпа.

Через толпу, под присмотром жиденькой охраны, ведут арестованных министров. Люди из толпы бьют их – кто руками, кто ногами, кто прикладами.

– Повесить блядей!

– Расстрелять!

– Что, суки, допрыгались!

– Против народа! На фонарь их! На фонарь!

Маргарит видит среди арестованных Мишеля. Его тоже бьют и пинают. Он в легком пальто, без головного убора.

Толпа колышется вокруг министров, сжимая их в людской массе.

Тянутся к ним десятки рук, их пытаются затянуть в толпу, чтобы там прикончить. Удары сыплются со всех сторон один за одним.

– Аааа! Кровопийцы!

– Вы, суки, нас в окопах бросили!

– Сдохните, гады! Сдохните!

– Где Керенский? Куда Керенского спрятали? На фонарь его, блядину! Повесить!

Шагающий рядом с арестованными Антонов-Овсеенко несколько раз стреляет вверх из револьвера.

– Не трогать! – кричит он – Их судьбу решит революционный суд! Отставить самосуд, товарищи!

От револьверного лая толпа отступает, но задние ряды снова толкают передние и строй смыкается.

У некоторых министров разорвана одежда, у некоторых разбиты лица. Они испуганы до смерти, но в основном сохраняют человеческое достоинство.

Вот приклад врезается в плечо Терещенко. От следующего удара он уклоняется, но тут же получает кулаком в лицо, хватается за щеку.

Маргарит вскрикивает, отшатнувшись от окна и натыкается на препятствие.

Обернувшись – кричит в голос.

Перед ней четверо – трое солдат и один в матросском бушлате. Нетрезвые, с ухмылками на лицах.

– Ты ба, – говорит один из них, – какая краля! Роскошная, сука-блядь, краля. В жизни еще такую не ебал!

Маргарит бросается бежать, но матрос ловит ее за волосы и швыряет на пол.

– Не так быстро, сучка! Ты нам нужна!

Маргарит кричит, но компания лишь ухмыляется и тащит ее в ближайшую комнату.

Глава десятая Господа юнкера

Петроград. Ночь с 25-го на 26 октября 1917 года

Арестованных членов правительства под конвоем ведут по улице. Окруженные вооруженными людьми, министры идут по грязи, стараясь сохранить чувство достоинства. Сверху сыплет мокрая ледяная крошка, с Невы срываются резкие порывы ветра.

Терещенко шагает рядом с Рутенбергом. Глаз у Михаила Ивановича подбит, на залысине слева глубокие царапины от ногтей, рот плотно сжат. Рутенберг, несмотря на ранение, шагает самостоятельно. Правда, пальто пришлось набросить на раненое плечо и в толпе у него оторвали рукав, вместо него торчат куски подкладки. Рутенберг постоянно попадает в глубокие лужи и ругается.

– А ведь говорил! Говорил я Керенскому, чтобы не церемонился с этой сволочью…

Идущий неподалеку Антонов-Овсеенко перепрыгивает через лужи, подбирая полы своего пижонского пальто.

– Вы б, товарищ Рутенберг, попридержали язык, – замечает он не без иронии. – Трибунал такие заявления с удовольствием примет за доказательства!

– Ты, что ли, донесешь? – огрызается Рутенберг через плечо.