1917, или Дни отчаяния

– Ну, что ты, Петр Моисеевич, зачем мне на такого знатного революционера доносить? Найдется кому. Сейчас время грядет веселое – все тайное наружу выплывет…

– А что не выплывет? – спрашивает Рутенберг. – То придумаете?

– Обстоятельства диктуют целесообразность, – отвечает Овсеенко. – Господа министры-капиталисты стали поперек горла что левым, что правым. Нам только спасибо скажут, что мы эту слизь убрали.

– Немцы скажут? – отзывается вопросом Терещенко. – Лично герр Людендорф?

– России нужен мир, – говорит Овсеенко. – Это ваша война, Терещенко. Народу она не нужна. Если наши интересы совпадают с интересами немцев, то почему нет?

– Это предательство! – возражает Рутенберг.

– Считайте это военной хитростью, Петр Моисеевич, и старайтесь не говорить лишнего – вы и так запачкали себя сотрудничеством с временщиками. Вам, конечно, нечего бояться – даже мы признаем ваш вклад в дело революции. Как-никак – убийца провокатора Гапона…

– Эх, – в сердцах говорит Рутенберг. – Не Гапона надо было вешать, совсем не Гапона…

– Опоздали, – резонно замечает Антонов. – Ведь сколько раз я вам за эти годы повторял: неправильную сторону вы, Петр Моисеевич, выбираете. Неправильную! А вы? Смеялись и ерничали? Ну, дошутились! Теперь вешать будем мы.

Ночь с 25-го на 26 октября 1917 года. Петроград. Зимний дворец. Спальня фрейлин

По ногам Маргарит густо течет кровь.

– От, блядь! – говорит солдат, который курит, ожидая очередного захода. – Ты, что, Серега, ей пизду порвал? Как такое ебать можно?

– Да похуй! – стонет матрос, работая бедрами. – Не бзди, я ее не в пизду ебу! Тебе еще достанется!

Глаза у Маргарит закрыты, она без сознания.

Ночь с 25-го на 26 октября 1917 года. Петроград. Набережная

Министров под конвоем ведут в Петропавловскую крепость.

Видимость плохая, фонари едва видны сквозь плотную завесу из клубов тумана и ледяной крупы.

Конвоируемые с охраной подходят к мосту.

Колонна выныривает из тумана прямо на баррикаду, на грузовики с установленными в кузове пулеметами.

– Тревога! – орут на баррикаде.

Резко, словно удар хлыстом, звучит винтовочный выстрел. За открытым задним бортом одного из грузовиков расцветает пулеметное пламя, но, на счастье, пулеметчик берет выше и очередь бьет в фасад дома за пленными министрами.

– Ложись! – кричит Антонов-Овсеенко одновременно с Рутенбергом, прячась за фонарный столб.

– Ложись! – кричит уже с земли опытный адмирал Вердеревский.

Часть арестантов и конвойных выполняют команду сразу, падая где стояли. Малентович пробует бежать, но Рутенберг подбивает ему ноги и тот рушится в грязь. С баррикады начинают беспорядочно палить из винтовок. Пули вспарывают темноту над головами лежащих.

Терещенко прижимается к земле. Он лежит в грязной каше из снега, воды и лошадиного навоза. Рядом с ним вжался в лужу Коновалов. Лицо у него в брызгах грязи, глаза безумные.

– Прекратить огонь, – кричит Антонов. – Я – председатель ВРК!

Стрельба затихает.

– А ну, повтори! Кто ты есть? – отвечают с баррикады.

– Председатель Военно-революционного комитета Антонов-Овсеенко!

– А что это за люди с тобой?

– Арестованных министров веду в Петропавловку.

– Временщиков, што ли? – спрашивают с баррикады уже дружелюбнее.

– Их!

– Жаль, не попали! – отзывается тот же голос. – Отставить огонь! Проходи, товарищ Антонов.

– Подъем, господа министры, – весело командует Антонов и вдруг начинает кашлять, закрывая рот краем шарфа. Кашель нехороший, рокочущий, но он быстро с ним справляется. Отходит на шаг, сгребая с парапета мокрый снег, и вытирает руки и подбородок. Снег становится красным.

Он улыбается, обводя окружающих взглядом.

– Ну что смотрите? Чахотки не видели? А ну, подъем, министры-капиталисты! Построились? Все целы? Вот и отлично! Вас ждут уютные камеры и наше большевистское гостеприимство!

Терещенко встает, пытается стряхнуть с костюма и пальто грязь.

Мимо проходит сохранивший щеголеватость, но белый как мел Антонов.

– Неважно выглядите, Терещенко, – говорит он подмигивая. – Где это вы так изгваздались?

Ночь с 25-го на 26 октября 1917 года. Зимний Дворец. Спальня фрейлин

Матрос кончает и отходит в сторону, вытирая член пологом кровати.

– Ну, все… – говорит он. – Уебли барыню.

– Шо, – разочарованно говорит солдат. – Сдохла? А я еще ей присунуть хотел!

– А хуй ее знает! – смеется другой солдат. – Ты присунь, если задергается – живая. А нет – тебе-то что? Еби мертвую!

– Тьфу! Креста на тебе нет!

– Дык хватит с нее! Авось не сдохнет!

– Пусть здесь полежит, – ухмыляется матрос и перебрасывает бесчувственное тело через спинку кровати.

– Пошли мужики! Пошли в погреба, винца еще прихватим.

– Так ты ж бутылку заначил! А ну, открывай, жидовская морда!

– Я тебе, блядь, дам жидовскую морду! Хуйло воронежское! Ты видел, как я заначил? Нет, ты видел?

Они выходят.

Маргарит лежит на кровати в разодранной одежде, с разбитым лицом. Простыни под ее бедрами пропитываются кровью.