1917, или Дни отчаяния

– Ну, все, Серега… – говорит Вихлевщук. – Приехали…

К машине со всех сторон бегут вооруженные люди с красными повязками.

Дубов достает револьвер и несколько раз стреляет в смотровую щель, то же самое делает Вихлевщук. Со стороны это выглядит трагикомично – бронемобиль, огрызающийся на толпу револьверным огнем. По броне уже грохочут сапоги, колотят приклады. Кто-то пытается подцепить штыком крышку люка, но штык ломается со звоном.

– Гранаты, гранаты давай! – кричат голоса снаружи.

– Что, так и будем сидеть, командир, – спрашивает Вихлевщук, – пока нас не зажарят?

– Да мне тоже больше свежий воздух нравится… – скалится Дубов. – Прости, напарник, если что не так! Жаль, не полетали… Пошли?

Он распахивает дверцу и стреляет в первого же, ставшего у него на пути.

От неожиданности нападавшие начинают сыпаться с брони, и экипаж успевает выскочить наружу. Но на этом успехи оканчиваются. Красногвардейцы открывают огонь из винтовок. Падает с пробитым боком поручик Дубов, Вихлевщук несколько раз пытается подняться, но оседает на брусчатку.

Толпа окружает офицеров, топчет, бьет их прикладами, колет штыками. Когда тела превращаются в месиво, их перебрасывают через парапет, в темные воды Невы.

29 октября 1917 года. Смольный. Кабинет Троцкого

Звонит телефон.

– Алло, – говорит Троцкий в аппарат.

Он слушает позвонившего и довольно кивает головой.

Повесив трубку, поворачивается Ленину и Луначарскому.

– Вот и все, товарищи… Телефонная станция в наших руках. Выступление юнкеров можем считать законченным. Мы одержали промежуточную победу. Осталось только закрепить пройденный урок расстрелами…

– До окончательной победы далеко, Лев Давидович, – Ленин встает и прохаживается по кабинету. Бородка и усы только начали отрастать, лицо наполовину босое. – Революция в опасности!

– Я бы не стал драматизировать, – отвечает Троцкий устало. – У Краснова несколько тысяч солдат, пять сотен конницы, угнанный бронепоезд и практически нет артиллерии. Если бы юнкера ударили нам в спину, Владимир Ильич, в то время, как мы этого не ожидали… Но случилось как случилось. Восстание юнкеров помогло нам привлечь на свою сторону те части, что были нейтральны. Мы повязали людей кровью, и в результате, несмотря на потери, наше положение лучше, чем было до того. Наша сила уже не в прокламациях, Владимир Ильич, не в агитационной работе. Одна победа в бою даст нам больше сторонников, чем миллионы листовок. Теперь время решительных действий. России нужна встряска, и тогда она вынырнет из кровавой бани обновленной…

– Ну, – улыбается Ленин. – Это хорошо сказано – без всех этих интеллигентских рефлексий и нравственных императивов. А что до крови… Этого добра у нас много.

Глава одиннадцатая Сума, тюрьма, побег…

29 октября 1917 года. Петропавловская крепость. Трубецкой бастион. Камера Терещенко

Он сидит на кровати, закутавшись в пальто и спрятав ладони под мышками. В камере очень холодно, от дыхания идет парок. На лице щетина, глаза воспаленные. Он покашливает.

За окном серо – не понять, сумерки или утро.

Слышны голоса.

– Взвод, стройся!

– Заряжай!

Во дворе крепости у стенки стоят молодые ребята в юнкерской форме – человек шесть. Один из них избит, так что едва стоит на ногах, еще двое ранены.

Напротив них десять солдат с ружьями и новый комендант крепости.

– Цельсь!

– Огонь!

Рвет воздух залп, падают юнкера.

Двое из расстрелянных продолжают биться в агонии. Комендант подходит к упавшим и добивает живых выстрелами из нагана в голову.

Трупы тянут по внутреннему двору и складывают в штабель в стороне. На камнях кровь, лица многих расстрелянных безусы или с юношеским пушком над губой. Мальчишки.

В ворота крепости вводят группу юнкеров, на этот раз более многочисленную, строят в шеренгу.

– На «первый-второй» рассчитайсь!

– Каждый второй – шаг вперед!

Следующие шесть встают к расстрельной стенке. Под их ногами потеки крови, брызги мозга. Один из них начинает плакать. Прямо перед ними солдаты стягивают с лежащих трупов сапоги.

Матрос с золотой «фиксой» подходит к коменданту.

– Слушай, товарищ Павлов, ты прикажи – пусть они, блядь, сапоги сами снимают! Чего мы корячимся? Знаешь, как с трупа сапог стащить тяжело? И шинели, у кого справные, нехуй портить! Пущай сымают, блядское отродье…

– Взвод! – слышит Терещенко. – Заряжай! Цельсь! Пли!

Звучит винтовочный залп.

Терещенко, не в силах слушать этот звук, закрывает уши руками и раскачивается, зажмурившись.

На берегу Невы матросы ставят связанных юнкеров на парапет и стреляют в них из револьверов, стараясь пулей сбить жертву в Неву. Тех, кто упал на мостовую, еще живыми бросают в реку.

Во дворе какого-то дома нескольких раздетых до белья юнкеров расстреливают солдаты.

Солдаты грузят трупы юнкеров в кузов небольшого грузовика – швыряют, ухватив за руки и за ноги. Трупов много. Несколько десятков.