1918 год: расстрелянное лето

Остатки банды, стуча сапогами по паркету, кинулись к дверям, но добежали до выхода немногие, так как неожиданно им в спину ударили выстрелы из двух револьверов. Это стреляли вскочившие на ноги два молодых офицера. Автоматически посмотрел на часы, висевшие на стене в зале. Прошло неполных две минуты с начала налета.

В свое время я придумал теорию двойного времени. Два вида. Первое. Медленное, тягучее время. Оно тянется и тянется, словно резиновое, когда ты сидишь в засаде или идешь в колонне в какой-нибудь дикой глуши. Второе. Взрывное время. Его просто не замечаешь, настолько все быстро происходит. Нажал на спусковой крючок, и оно понеслось, а потом смотришь на часы и видишь, что в результате стычки или короткого боя прошли считанные минуты. Так произошло и сейчас.

Я повернулся к метрдотелю.

– Где столик, уважаемый?

Тот посмотрел на меня ошалевшим взглядом, пытаясь понять смысл заданного вопроса, при этом глядя не в лицо, а на мои руки, которые в эту секунду автоматически перезаряжали обойму.

– Столик где? – повторил я вопрос.

В этот самый миг воцарившаяся после последнего выстрела тишина рухнула. Посетители все разом возбужденно и шумно заговорили.

– Столик? Да-да. Извините меня, ради бога, ваше благородие. Все так неожиданно произошло, – быстро бормотал по дороге метрдотель, утратив свой величавый вид. – Идемте. Прошу вас, сюда. Мы пришли. Пожалуйста.

Подведя меня к столику, за которым сидели два знакомых мне офицера и молодая красивая девушка с полудетским лицом, он замер, продолжая смотреть на меня.

– Спасибо. Вы свободны, – отпустил я метрдотеля.

Он кивнул головой, повернулся и, видно только сейчас окончательно отойдя от шока, кинулся к кучке продолжавших стоять в растерянности официантов.

– Чего стали, раззявы! Семен, чего стоишь, дубина! Михалычу помощь окажи, вишь голову ему разбили! Тимка, звони в больницу и в комендатуру! И как можно быстрее уберите отсюда всех этих душегубов!

– Господа и прекрасная дама, добрый вечер! – короткий кивок головой и щегольской щелчок каблуками тело выдало само, на автомате. – Беклемишев Вадим Андреевич. Не имею чести вас знать, прелестная дама, но уже рад нашему знакомству.

– Надежда Михайловна Доморацкая, – нежным голоском произнесла девушка. – Я тоже рада знакомству со столь мужественным и хладнокровным офицером. Умеете вы, Вадим Андреевич, производить впечатление на девушек.

Причем ни испуга, ни особого волнения в ней не чувствовалось, за исключением легкого румянца на щеках и учащенного дыхания, да в глазах плясали озорные чертики. Словно все, что сейчас произошло, ее возбудило.

– Это я от испуга, поверьте мне, Надежда Михайловна. Как увидел…

Меня прервал неожиданно раздавшийся громкий голос метрдотеля:

– Господа и дамы! Ресторан в качестве извинения за этот инцидент дарит каждому столу бутылку шампанского!

– Садитесь, поручик, – пригласил меня подполковник.

Сев, я бросил взгляд на стол. В середине стояла селедочка, обложенная лучком и политая маслом, а по бокам – несколько тарелок с закусками. Мясное ассорти, горка маленьких пирожков на блюде, грибочки, квашеная капустка, огурчики. В центре – графин с водкой и бутылка вина. Не успел сесть, как из глубины зала раздался густой мужской бас:

– Господа и дамы!! Предлагаю благородному обществу выпить за наших храбрых офицеров, нашу надежду и опору в битве с большевистским отродьем!!

Я слегка повернул голову. В глубине зала над столиком возвышался полный, высокого роста, мужчина, державший в лапище стакан с водкой:

– До дна, господа и дамы!

Зал наполнился шумом отодвигаемых стульев. Вся мужская часть посетителей поднялись со своих мест и дружно выпили. Дамы, как я заметил, не отстали от мужчин, опрокидывая бокалы и рюмки. Официанты уже убрали трупы и раненых, вытащив их на улицу, и теперь один из них замывал кровь на выходе. Как я успел заметить, только небольшая часть гостей, расплатившись, покинула ресторан. Остальные посетители, возбужденные пролитой кровью, нервничали, излишне громко выкрикивали тосты, смеялись с нотками истерики. Певица, вернувшись на сцену, внесла свою лепту в общую атмосферу, запев неизвестную мне патриотическую песню:

Вот вспыхнуло утро, и выстрел раздался,
И грохот безумный пошел канонад,
Над нашим отрядом снаряд разорвался
И начался ужас, и стоны, и ад…
Вот прапорщик юный, со взводом пехоты,
Старается знамя полка отстоять…

Как только она начала петь, в зале мгновенно наступило строгое и торжественное молчание, а кое-где женщины стали прикладывать платочки к глазам. Подполковник, сидевший напротив меня, подался вперед.