1946 г, 47 г, 48 г, 49 г. или Как трудно жилось в 1940-е годы

За два месяца мы проели все свои сбережения, все, что удалось накопить. Пришла очередь маминых нарядов – «настоящего» пальто, то есть кем-то привезенного из Германии, муфты, платья, сшитого у модистки, чулок и ботинок, отороченных мехом. Продав эти драгоценные вещи, мы могли четыре-пять месяцев хорошо питаться. Учитывая наше положение, это была неизбежная жертва. И она означала, конечно, крушение всех маминых планов насчет Алексея Лукьяновича. Появиться перед этим человеком кое-как одетой и не в «теле» мама не могла, и ей оставалось лишь ждать и надеяться на то, что люди, снабжавшие ее строительными материалами, все-таки объявятся. Тогда мамочка смогла бы все начать заново – копить и откладывать, покупать хорошую одежду и обувь и «входить в тело». Сначала она продала чулки и муфту, потом платье, а когда она однажды вынула из шкафа ботиночки, я услышал, как хрустнули ее пальцы. Я сказал: «Мама, не нужно. Ничего, потерпим! Вдруг твои знакомые появятся уже завтра?» Мама повернулась и спросила: «Ты так думаешь? Хорошо, подождем». Но «темные личности» не появились ни через неделю, ни через месяц, ни до конца 1946 года. Наступил 1947-ой, а их все не было. Мама продала все ценное, даже баночку пудры, которую отчаянно берегла. Мы оба снова похудели. Весной 1947 года мама выглядела, как в военные годы. У нее заострился подбородок, сошла красивая полнота рук, ног, бедер и плеч. А я стал тонким, как трость. На мне болтались башмаки, словно они были на два размера больше. Сваливались брюки. А в застегнутый ворот рубашки можно было просунуть кулак. Однако то, что с нами происходило, не казалось нам невероятным. Мы вздыхали, но не горевали, потому что знавали и пострашнее времена, в эвакуации. Там мы жили куда хуже. Правда, в войну у нас была надежда. А теперь мама уже не надеялась, что Алексей Лукьянович достанется ей. И вот в апреле 1947 года она повстречала его на улице с красиво одетой дамой, быстро все разузнала, и оказалось, что это его будущая жена. Так мамочка потеряла начальника строительного участка, «умеющего жить». И вообще мы скатились вниз. Пили пустой чай, грызли сухари, варили пустые щи. Ели перловую и пшенную кашу, которую ненавидели. Мама носила кустарное пальто и невзрачную беретку. Иногда она рассуждала, что было бы хорошо, если бы ей удалось найти вторую работу. Но это было очень трудно. В Москве в сороковые годы была безработица, люди искали себе место по полгода. Трудно было устроиться даже в дворники и уборщики. А уж детям и подросткам заработать своим трудом было почти невозможно. Вероятно, еще и по этой причине в Москве распространилась большая детская преступность. Сколько было разговоров об этом: нападают на прохожих, размахивают ножами, как самые закоренелые преступники, и кричат в лицо: «Давай деньги, сволочь! Выворачивай карманы! Снимай пальто!»