1946 г, 47 г, 48 г, 49 г. или Как трудно жилось в 1940-е годы

В этот вечер все мы почувствовали, что наша жизнь должна измениться к лучшему. Даже тетя это почувствовала. Она перестала мрачнеть и вздыхать, принялась нахваливать положение Анюты, говоря, что будь мы жителями деревни, ничего бы с поездкой не вышло. Деревенским жителям запрещается покидать деревню. Все должны отрабатывать трудодни. Даже подростки. Каждый подросток с двенадцати лет обязан заработать минимум сто трудодней, иначе отдадут под суд. Таков закон, сказала тетя. И спросила: «Слышали о нем? Его приняли во время войны. Если колхозник – ни шагу из деревни, а то осудят – и в лагерь». Мы радовались, что живем не в деревне, а в городе, пусть в небольшом, но все-таки. Это была осень 1945 года. С фронта возвращались солдаты, многие из них первое время ходили пьяные, собирались в компании, не могли усидеть дома, устраивали затяжные встречи. А наш сосед Николай Егорович был человеком другой натуры. Он любил быть рядом с женой, напивался редко. Я запомнил его человеком хозяйственным. Помню, что он плотничал, занимался ремонтом. Его слово оказалось твердым: на следующий день он принес и письмо, и деньги. И Анюта поехала в область. Мы ее провожали все вместе – я, младший брат и тетя Клава. Помню, тетя поцеловала сестру в лоб и сказала: «Прости, деточка. Видишь, как обернулось. Я и сама не знала, что я слабая и пропащая». Тот сентябрьский день стоит у меня перед глазами, словно он был вчера. Мы машем рукой Анюте, и каждый из нас улыбается, поскольку все мы получили надежду. Голодные оборванцы победного 1945 года. Надеемся, что Анюта заработает деньги и всех нас спасет. И так и получилось!

Анюта вернулась через неделю, день в день. За плечами у нее был вещевой мешок, а в нем лежали пять буханок хлеба, а еще сахар, мука, бутылка растительного масла, большой кусок сала, перловая и пшенная крупа и даже чай. Мы ели хлеб с салом, пили чай с сахаром и не могли остановиться. Анюта рассказала, что родственницу нашего соседа зовут Вера Федоровна, и она опытная торговка. Торгует папиросами и махоркой, нитками и дрожжами. На эти товары всегда есть спрос. Она поручила Анюте торговать дрожжами, но не на базаре, а на улице. «Нужно ходить по улицам и предлагать дрожжи всем подряд, – сказала Анюта. – И я стала ходить и обращаться ко всем взрослым. О, как я взялась за это! Вот что я говорила: «Гражданка, купите дрожжи! Хозяюшка, вот дрожжи для вас – купите скорее! Товарищ прохожий, приобретите дрожжи – напечете пирогов, и будет праздник!» Мы смеялись, слушая Анюту. Она похвасталась, что слова «и будет праздник» сама прибавила, никто ее этому не учил. Тетя Клава спросила, где ей удалось утроиться, в доме или еще где-нибудь. В сороковые годы люди жили, где придется. Было много эвакуированных, и они устраивались порой на чердаках и в подвалах. Анюта сняла угол у каких-то людей по рекомендации своей хозяйки-торговки. Сказала, что условия вполне сносные и плата небольшая. Переночевав, она снова уехала и вернулась через четыре дня. Нов этот раз у нее было совсем другое настроение, и еды она привезла меньше – только хлеба, крупы и немного топленого сала. Я смотрел на сестру и понимал, что не смеяться и не улыбаться у нее есть какая-то причина. Какая? Вероятно, что-то произошло. Может быть, торговля идет плохо. Когда мы остались одни, я спросил, почему она такая тихая и задумчивая. Анюта погладила меня по голове и сказала: «Поскользнулась и упала. Колено болит. Ты, когда падаешь, разве не ударяешься?» Утром, перед отъездом, она пообещала приехать через четыре дня, но приехала через шесть дней, и в ее мешке лежали удивительные вещи: сливочное масло, булки, мед и конфеты. Конфеты! Мы схватили их и долго разглядывали, не решаясь сунуть в рот. Я не видел конфет с начала войны. Сладкое было моей мечтой.

Мне постоянно хотелось сахара. И вдруг Анюта сказала: «Сюрприз!» – и вынула банку сгущенного молока. Мы закричали, потому что никто ничего подобного не ожидал. Сгущенное молоко было не только «роскошным» продуктом, а очень редким, некоторые люди о нем даже не слышали. Мы мазали его на хлеб. Делали так: сначала намажем сливочного масла, а сверху еще сгущенного молока. Ничего вкуснее мы никогда не ели. Эта еда, кроме того, была очень питательной. Павлик сделался резвее, его сонливость отступила. Он на глазах превращался в подвижного мальчика. А тетя Клава разволновалась и не могла успокоиться, губы ее все время немого подергивались. Она переживала какое-то смятенье чувств. Или, быть может, ей было стыдно, что пятнадцатилетняя Анюта кормит ее такой дорогой едой.