1946 г, 47 г, 48 г, 49 г. или Как трудно жилось в 1940-е годы

Через неделю Анюта снова приехала, и все повторилось, то есть в ее мешке снова лежали дорогие продукты, и снова был сюрприз: колбаса. Настоящая колбаса с кусочками жира. Такой чудесной еды в 1945 году мы не могли увидеть наяву, а разве что в мечтах, на картинках или во сне. Ее не было в продаже. Нормированная торговля – это хлеб, мука, крупа, селедка, сахар. Люди мечтали о разнообразии, о конфетах, шоколаде, колбасе, ветчине, но в нашем городке их решительно неоткуда было взять. Даже на базаре у частных торговцев не водилось такой еды. На базаре можно было купить яйца – по баснословной цене. А курятина стоила, наверное, как в нынешнее время кожаное пальто. За очень ценные рис и горох тоже просили невероятно много. Потому что в продаже уже давно не было ни риса, ни гороха. Мой брат Павлик даже не знал, как выглядят рис и сушеный горох. И вдруг – колбаса! Увидев колбасу, мы притихли, ошеломленные ее аппетитным видом и запахом. Всю войну мы питались хлебом, кашей с топленым салом, картофелем и селедкой. Селедка была не жирная и очень-очень соленая. Ее нужно было класть на несколько часов в воду, чтобы она отдала соль. Иногда мама доставала сушеные грибы. Их можно было купить на базаре, и за них тоже просили немало. Мама удивлялась: откуда у людей грибы? Потому что каждый сезон все леса вокруг стояли пустые. Они были словно вычищены от всего съедобного, ни грибов, ни ягод. Чтобы отыскать гриб или горсть ягод, потребовалось бы отправиться в дальнюю экспедицию. Грибы и ягоды появлялись только на базаре. Как-то раз мама купила стакан клюквы для киселя, а потом сказала, что больше покупать не будет, слишком дорого. В то время любая еда стоила дорого. За малину просили больше, чем за молоко. В сороковые годы торговцы наживались на общей беде – нехватке продуктов питания, и это были не какие-то злые басурмане. Это были русские люди, только война их сделала черствыми. В те годы очень много было равнодушных людей, не проявляющих признаков сострадания и совести. Такое было сложное время. Близкие и знакомые люди еще помогали друг другу, а чужие держались с ледяным равнодушием, а нередко и грубо. В обществе не было ни сентиментальности, ни доброжелательности, ни даже обычной житейской вежливости. Потому что отсутствовало благополучие. Люди были подавлены и измотаны огромными трудностями и лишениями. В очередях за хлебом частенько дрались. Сильные били слабых, наглые оттесняли несмелых, и было много злобы, грубости и сквернословия.

Так же держались между собой дети и подростки, особенно на улице. Мы росли злыми и грубыми. Помню, что все мальчишки моего возраста в школе учиться не хотели. Учение казалось нам чепухой. Жизнь была такая сложная, с едой и одеждой было так плохо, что мы считали сидение за партой большой глупостью. Зачем оно нам, если постоянно хочется есть, и, когда сидишь, все время клонит в сон? Куда приятнее любой дисциплины, например, табак. О, табак! Все мы, мальчишки сороковых, мечтали поскорее выкурить самокрутку или папиросу. Мы находили в этом и огромное удовольствие, и пользу – после табака притуплялось чувство голода. Но денег у нас не было, и мы попрошайничали, клянчили, воровали, нанимались за гроши носить воду, уголь, дрова, убирать снег. Табак можно было выпросить на станции, через которую шли поезда на фронт. Солдаты иногда давали нам хлеб и папиросы, а бывало, и сахар. Однако это было опасно. Берегись, если попадешься на глаза мальчишкам постарше! Станция была их территорией, и если нам удавалось выпросить у солдат из военного эшелона что-нибудь съестное, они, старшие подростки, считали, что это украдено у них. Нас ловили и били с отчаянной решимостью. Кричали они при этом, как безумные. Лица у них были невероятно свирепые. И все из-за того, что мы, десятилетние-двенадцатилетние, позарились на их хлеб и табак.