Как раз в декабре 1967 г. в Румынии была обнародована программа грядущих административно-территориальных реформ, которые должны были в перспективе привести и к ликвидации венгерской автономии, преобразуемой в ряд уездов. Хотя в румынской прессе много говорилось о сохранении местных культурно-языковых традиций, было очевидно, что эти реформы будут проводиться под знаком формирования многоязычной, но единой румынской нации на основе идеологии, провозглашавшей Румынию национальным государством. При этом рост уровня жизни, либерализация культурной политики, вызывавшая национальную гордость самостоятельная внешняя политика, реабилитация жертв репрессий 1950-х гг. создавали в румынском обществе атмосферу оптимистических ожиданий и обусловили достаточно широкую поддержку правившего режима снизу. Все это, наряду с успехами индустриализации, плодами которой пользовались и трансильванские венгры, не слишком благоприятствовало росту протестного потенциала венгерской диаспоры, недовольной планами ликвидации автономии. Оборотная сторона медали – румынизация городов Трансильвании, истощение венгерской сельской культуры – не была способна принципиально повлиять на общий настрой румынского общества. Рассчитывать же на серьезную внешнюю поддержку, особенно внутри советского блока, даже в случае гипотетической активизации движения трансильванских венгров в защиту своих прав, не приходилось: их положение по традиции воспринималось как внутреннее румынское дело.
Весть о скорой ликвидации ВАО вызвала в Венгрии серьезный резонанс. Усиливается давление венгерской интеллигенции на свое правительство с требованием более жестко поставить перед румынскими властями вопрос о нарушении прав венгероязычного населения. Подобного рода высказывания звучали в марте 1968 г. на общем собрании Союза писателей, в том числе из уст очень влиятельных его членов. Растет внимание журналов и издательств к литературе и культуре венгерских национальных меньшинств в соседних странах. За этим стояло уже не скрываемое представление о том, что они являются органической частью венгерской культуры. Ответной реакцией Румынии явилась критика подобного подхода с позиций формировавшейся концепции единой румынской нации, включающей и трансильванских венгров. Критика, впрочем, довольно вялая, что объяснялось как уверенностью команды Чаушеску в своих силах и в поддержке большей части собственных граждан, так и тем, что в условиях «Пражской весны» Бухарест не хотел излишне обострять отношения не только с Москвой, но и с Будапештом. Тем более что позиция Кадара была более умеренной, нежели других руководителей социалистических стран. Заметим, что на проводившихся с весны 1968 г. заседаниях лидеров компартий соцстран по чехословацкому вопросу Кадар, как правило, не позволял себе антирумынских выпадов (тем более грубых), и это несмотря на то, что ожидавшее ся сближение Чехословакии на новой платформе с Румынией и Югославией не могло не вызвать в венгерском политическом сознании синдрома возрождения Малой Антанты, имевшей в межвоенный период антивенгерскую направленность. Более того, уже на дрезденском заседании в марте 1968 г. он говорил, что особая позиция румын не дает оснований отсекать их от обсуждения чехословацкого вопроса[496]
.Что же касается представителей венгерской творческой интеллигенции, говоривших о единстве своей национальной культуры поверх государственных границ, то, в сравнении с первой половиной 1960-х гг., они могли в большей мере опереться на моральную поддержку партийных идеологических органов. Более того, в партийно-идеологических структурах ВСРП активизируется проработка этой тематики в концептуальных установочных документах в области культурной политики, в частности, касающихся расширения культурного обмена с венгерскими диаспорами в соседних странах. В Румынии, где к этому времени получает все большее распространение дефиниция «румыны венгерской национальности», которые если и могут поддерживать культурные связи с Будапештом, то только по официальным каналам, разного рода конкретные культурные инициативы, шедшие из Венгрии, неизменно блокировались.