1968 год. «Пражская весна»: 50 лет спустя. Очерки истории

Вспоминая грандиозный митинг 21 августа 1968 г. и вызванный им общественный резонанс, я должен отметить и другие комментарии, не очень лестные, в адрес руководителя Румынии, которые не столь широко известны даже специалистам и исследователям. Красноречиво в этом плане следующее впечатление Виктора Иеронима Стойкицэ, румынского искусствоведа и писателя, живущего ныне в Швейцарии: «Появились какие-то силуэты на балконе Центрального комитета [партии] и началась речь. С того места, где я находился, я не мог отчетливо видеть оратора, но легко распознал судорожные движения правой руки, которыми, как правило, он сопровождал свои речи. Усиленный громкоговорителями голос Чаушеску легко было узнать. За несколько лет мы привыкли к нему, задавая себе вопрос, как это возможно, чтобы, несомненно, безграмотный человек, явно больной дислексией и слегка страдающий афазией[730], мог подняться по ступеням власти, заняв в конечном счете руководящее место генерального секретаря партии. Часто спрашивали себя, как сумела такая фигура завоевать уважение своих товарищей, а его более смелая политика в области демократизации культуры, которая, кстати, сопровождала его восхождение, принадлежала ли в действительности именно ему или же была результатом работы прогрессивной команды, остававшейся в тени?

Чувствуя себя стесненно перед публикой, Чаушеску обычно читал свои выступления, составленные с помощью простой, ограниченной лексики, на классическом деревенском языке. А вот сейчас он говорил свободно, без какого-либо текста и, сверх того, явно сильно волнуясь!

Обычные его заикания, ужасные народные формы множественного числа, частые ошибки согласования слов сегодня уже никого не шокировали. Все мы были на пределе напряжения, наши ожидания были слишком накалены, чтобы уделять внимание таким мелочам»[731].

Стойкицэ весьма колоритно описывает возбужденное состояние оратора и отклик народной массы. Стоит продолжить цитирование, т. к., по моему скромному мнению, среди богатой литературы о бухарестском митинге 1968 г. эти свидетельства можно считать наиболее взвешенными, правдивыми и разносторонними, причем свидетель, со всем стоицизмом переживавший происходившие драматические события, находил силы в себе воспринимать их как бы немного расслабившись, т. е. с заземленно-юмористическим оттенком. Своеобразен и нов у Стойкицэ и подход к вечной теме «вождя и народа».

«Порою нам казалось, что охваченный глубокой серьезностью происходящего оратор, подхваченный волной эмоций, говорил даже лишнее из того, что ему хотелось сказать. Через громкоговорители доносились до нас вопли и истерический рев. Но примитивные призывы, сопровождаемые судорожным ритмом правой руки, были пронзительны и никого не оставляли равнодушным: „событие чрезвычайной серьезности“, „недопустимое вмешательство“, „покушение на право народов“, „растоптанный суверенитет“, „невмешательство во внутренние дела другого государства“, „принцип невмешательства“, „невмешательство“, „невмешательство“, „невмешательство“… И затем орущие синтагмы: „чтобы никто не посмел!“, „наш решительный отпор“, „перед любой атакой“, „безразлично от кого исходит“, „все вместе“, „наши внутренние дела“, „весь народ“, „единство народа“, „народная воля“, „решение народа“, „смелость народа“, „чувство собственного достоинства народа“, „народное сопротивление“. И, наконец, ритмично повторяющиеся слова: „вместе“, „сообща“, „в единении“, „непобедимо“, „нерушимо“…[732]

Площадь трепетала, кричала, бурно аплодировала, устраивала овации. Я старался не потерять головы. Электризованная толпа меня заражала, но я не был в состоянии ни кричать, ни аплодировать. Я был как будто парализован. Людская волна то подхватывала меня, то отталкивала, удерживая притиснутым к стене Центральной университетской библиотеки между двумя потоками толпы. Я хотел было уйти, но невозможно было сделать хотя бы шаг»[733].